Временно приостанавливалась и эвакуация. Последние партии людей, переправившиеся через озеро, грузились в эшелоны и завтра покинут станцию. Греясь на солнце, у вагонов сидели уезжающие.
Часто стреляли зенитки, сторожа воздух. С ними перекликались гудки паровоза, маневрирующего на временных путях, а выше кричали гуси — милые странники, возвращающиеся домой из теплых стран. Ни гул войны, ни пожары не могли остановить их вечный порыв. С радостью смотрели на них из вагонов люди.
Комаров шел по берегу озера. Шумел в соснах ветер, прошлогодняя рыжая трава свисала над обрывом. Синее, почти летнее небо было глубоким и чистым. Где-то недалеко отсюда мысок, откуда он ходил на остров. За соснами его не видно. Палатки метеостанции уже нет, место, наверное, залито водой, сохранилась только могила Асафа, вырытая на краю поселка. Нет, не о смерти, помнить нужно о жизни. Все, что произошло, совершено ради жизни, и все оно завещает думать о живом…
Комаров искал Ирину. Его переводили на Волгу, и завтра он уезжал с последним эшелоном. Весь остаток зимы он провел в Ленинграде на строительстве оборонительных сооружений и за это время ни разу не смог выбраться сюда. Ирина работала теперь здесь, с нею был Боря. Она писала часто. Сейчас Боря и Тимофей Иванович сказали, что девушка пошла на берег.
Капитан заметил ее издали. Ирина перелезала через большущий валун, и когда прыгала с камня вниз, Комаров узнал ее по двум блеснувшим на солнце косам. Она была в черной вязаной кофточке, расшитой цветами, а полушубок и шапку держала в руках. Небольшая, по-мальчишески крепкая, она выглядела еще моложе и худощавей.
— О, — сказала она изумленно, когда Комаров быстро пошел ей навстречу. — Вы?
Удивление сменилось радостью, она вспыхнула, стали заметнее веснушки возле переносицы.
— Я, — ответил Комаров, протягивая руки. — Узнали?
Он почувствовал, что не может продолжать, что этой встречи ждал каждый день и час. Чтобы скрыть охватившее его волнение, он снял фуражку, взъерошил свои отросшие волосы, расстегнул шинель.
— Еле догнал вас, начальница, — наконец произнес он, стараясь говорить шутливо. — Сын сказал, что вы его обманули.
Ирина неожиданно смутилась.
— Боря спал. И я… пошла посмотреть на озеро. Скоро лед уйдет.
— А вы?
Она ничего не ответила.
Был вечер. Над озером садилось солнце, но закат казался зарей — таким нежным и ярким был свет, и так глубоко и чисто небо над синим, весенним льдом. Стреляли зенитки, стучали топоры на пирсах, громыхали машины по бревенчатому настилу спуска, уходя в последний рейс. Там, где-то у «района мостов», красноармейцы разгружали их и несли на руках, по пояс в воде, этот груз зимней Ладоги, потому что дальше уже проехать нельзя. Но конца не было, было начало.
…— Пережитые дни открывают жизнь… — сказал Комаров, когда они прощались, стоя уже у вагона. — Помните, вы говорили об этом недавно? Но я не философ. Я просто хочу вернуться к вам и Боре. На всю жизнь…
Он неловко стиснул руку, хотел еще что-то сказать, но, увидев ее затуманенные глаза, быстро повернулся и вошел в вагон.
Она догнала его в темном тамбуре и крепко поцеловала. Потом выбежала и долго шла рядом с вагонами!
Поезд уходил к другому фронту.
