– «Горбатые», «горбатые»! Я – Грабов! Я жду вас над Чушкой, – услышал он в наушниках позывные замполита и развернул самолет к косе. Черенок и Оленин были уже там, на своих местах, Остап пристроился к ним, и через минуту Чушка осталась позади. В пасмурной холодной дали стал вырисовываться крымский берег.
Рука Остапа повернула выключатель аэродромного радиопривода Роза. Теперь антенна должна будет ловить музыку пластинок и голос радиста, которые на обратном пути помогут найти в тумане свой невидимый аэродром.
«Говорит радиостанция Роза…» – приготовился услышать летчик, но вместо этого в наушниках зазвучала матросская песня:
Остап зло сплюнул и поморщился.
– Вот осел!.. Раскаркался… Нет, чтоб камаринского поставить или гопака – похоронную завел! Морду набить за такие шутки…
«Илы», прижимаясь к воде, неслись к Керченской бухте. Едва их расплывчатые пятна показались под облаками, над гаванью разразилась огненная пурга. Зенитный огонь ста тридцати шести батарей заметался над городом. Стрелял берег, стреляли дома, катера. Казалось, деревья даже стреляют! Штурмовики неслись напрямик среди разрывов. Машины мотались, вздрагивали, пучилась обшивка, зловещие цветки пробитого дюраля покрывали плоскости. Под крыльями замелькали рвы, траншеи, исковерканные, запутанные в колючку балки, груды битого известняка. Грабов развернул группу на Митридат. Словно огненные рога, трассы эрликонов впивались в животы «илов». У подножия Митридата чернели коробки немецких танков, а вокруг них щетинились рыжие трассы.
Туман начал рассеиваться. Огневая позиция открылась со всех сторон. Борода молча стоял в ячейке окопа на горе Митридат и, прислонившись к земляному выступу, смотрел на город. Там шел уличный бой. Когда-то веселый, крымский город теперь лежал в развалинах, словно после страшного землетрясения. Над городом грохотала канонада. Трассирующие пули прочерчивали красные пунктиры на белой пелене тумана. Батальоны южного десанта с тыла ворвались на немецкую передовую. С востока, навстречу им, ударили части керченского десанта. Гитлеровцы оказались зажатыми с двух сторон. Батальон капитана Величко с высоты Митридата вел беспрерывный огонь. Чахкали раскаленные минометы. На наблюдательном пункте, расположенном чуть пониже плоской вершины Митридата, по склонам которой валялись трупы немецких солдат, стоял капитан Величко, наблюдая, как развертывается операция. Корректируя огонь, он то и дело отрывался от стереотрубы, поглядывал то на часы, то на бойцов. Патроны были на исходе.
Вдруг на западном склоне Митридата, где минуту назад было спокойно, раздалась дробная трескотня пулеметов. Вокруг вершины веером протянулись разноцветные трассы. Градом посыпались пули. Через гребень высоты перемахнул озабоченный связной, где-то тоскливо закричал раненый. Пробежала, пригибаясь, девушка-фельдшер с сумкой через плечо.
– Глядите, сестра ночная тоже здесь! – удивился Рогачев.
– Окружили! – послышались голоса.
– Как окружили? – не понимая уставился стрелок на летчика.
– Ничего особенного… гитлеровцы окружили и все. Не беспокойся, выберемся…
– Да, а как же… – начал было Рогачев, но разорвавшийся поблизости снаряд сбил их обоих с ног. Раскаленный воздух стегнул по лицу. Рогачев вдруг ойкнул и с каким-то жалким удивлением взглянул на свои руки. Обеих кистей не было. Из обрубков хлестали две яркие струи. Смертельная бледность мгновенно расплылась по лицу стрелка. Покачнувшись, он медленно опустился на дно окопа. Борода бросился к нему:
– Рогач! Ты что? Постой… Сейчас я перевяжу… Санитар! – крикнул он во весь голос, обшаривая свои карманы и разыскивая индивидуальный пакет. Но пакета не было. Тогда летчик, не раздумывая, разорвал на себе гимнастерку и стал быстро заматывать ею руки стрелка. Рогачев сидел покачиваясь, с закрытыми глазами.
– Потерпи, Рогач… Потерпи. Теперь будет легче, – ласково уговаривал его Борода.
Вдруг сквозь грохот стрельбы ухо его уловило знакомый нарастающий гул моторов, лязг и скрежет железа. Он выглянул из окопа и скрипнул зубами. На высоту двигались танки.
– Лежи, Рогач. Я с тобой… Не брошу… – мягко сказал он, отстегивая гранаты от пояса стрелка.
Танки, урча, остановились у подножия горы. Башни развернулись, и огонь хлестнул по Митридату. В ответ им редко заработали бронебойки. Голый до пояса Борода не чувствовал холода. Его охватил боевой экстаз. Он видел только врага. Всем eго существом овладело единственное желание – победить. Щелкнув затвором карабина, он выругался. Магазин был пуст. Тогда, схватив гранату, Борода поднялся во весь рост и с нечеловеческой силой бросил ее вниз, туда, где танки.
– Н-на!..
Он не услышал взрыва. В спину кольнуло. Пуля обожгла ему лопатку. Он прыгнул обратно в окоп. Рогачев недвижно сидел в углу и не мигая, бессмысленно смотрел на культяпки рук. Губы его тихо и скорбно шептали:
– Как же на баяне теперь? Как же играть?.. Страдание перекосило его лицо. Мучительная боль давила, жгла. Он старался не стонать, сдержать себя и чувствовал, как его неодолимо клонит В сон. Борода с невыразимой жалостью смотрел на товарища, бессильный чем-либо помочь.
Неподалеку послышался стон. Борода оглянулся. По дну окопа полз боец, судорожно цепляясь руками за стенки. Не имея чем перевязать его, он отвернулся, но раненый застонал сильнее, поднял голову, и Борода узнал в нем ночную сестру, которая подходила к ним на берегу Соленого озера. Закусив бледные губы, она тяжело выдохнула:
– Смерть… Борода бросился к девушке, поднял ей голову и перевернул на спину. Окровавленные руки её крепко прижимались к груди. Он расстегнул сумку с красным крестом, выхватил индивидуальный пакет и… остановился, нерешительно глядя на сестру. Но через секунду тряхнул головой и разорвал на ней гимнастерку – сверкнула высокая девичья грудь. Глубокие синие глаза с бесконечной грустью взглянули на летчика: