– Не надо… Не поможет, милый…
Борода стиснул зубы, наклонился над ней и принялся быстро бинтовать. На руки капала кровь. Он разорвал еще пакет. Опять у бруствера рвануло. Взрывная волна толкнула его в стену. В ушах зазвенело. Летчик протер запорошенные землей глаза и снова потянулся к девушке. Лицо ее, засыпанное крупинками желтой глины, обострилось, стало прозрачным. Грудь прерывисто дышала. Казалось, ей было тесно под тугими, стягивающими бинтами.
– Успокойтесь, ничего… Все будет в порядке! Пройдет… – растерянно бормотал Борода.
Девушка отрицательно покачала головой и застонала. Руки судорожно зашарили по одежде.
– Не-е-т… Умирать страшно.
Глаза ее закрылись. Лицо стало строгим, спокойным.
Борода, не отрываясь, смотрел на нее, и глаза его закрывала мутная пелена слез.
Взрыв снаряда вернул Бороду к действительности. Бой продолжался. Снаряды танковых орудий кромсали вершину Митридата. Огонь десантников с каждой минутой слабел. И вдруг стрельба резко смолкла. В наступившей тишине острый слух летчика уловил до боли родной звук. Глаза его поднялись к небу. Четверка штурмовиков неслась над Керчью. Вокруг них вскипал смерч огня, но самолеты, не меняя курса, подходили все ближе и ближе.
– Браты! Други! Сюда! – неистово закричал Борода, поднимаясь во весь рост. И самолеты, словно услышав его, развернулись и резко спикировали на высоту. Из стволов их пушек заблестел огонь. Противотанковые бомбы обрушились на башни танков. Мощный голос родных «илов» внес уверенность в сердца десантников. Сзади раздалась громкая команда:
– В атаку! Вперед! За Родину!..
Борода выскочил на бруствер, бросился вперед и вдруг, коротко охнув, закрыл руками глаза.
– Рогачев! Я не вижу ничего… – удивленно воскликнул он и почувствовал между пальцами теплую струю крови.
– Рогач! – еще громче крикнул он, но стрелок не отозвался. Он был мертв.
– Что это? Темно… Один… Нет никого… – прошептал Борода. – Вот оно, пришло, самое страшное!
Случилось то, чего он всегда так боялся, – он остался один, он слепой.
– Товарищи! – крикнул он и прислушался. Никто не отозвался. Выстрелы удалялись. В горячке боя его отсутствия просто не заметили. За ним никто не возвращался. Только издали донесся звучный голос:
– Вперед! За Родину! Ур-ра-а!
Могучий боевой клич докатился до высоты, где остался Борода. Это наступали его боевые товарищи.
Рев моторов затих. Стрельба прекратилась, но в ушах все еще звенело от грохота.
Слегка пошатываясь, Борода стоял на краю бруствера.
– Не услышали… – прошептали с обидой его губы. – Ну что ж…
Он спустился в окоп, достал трубку, чиркнул на ощупь зажигалкой, закурил. Боль, казалось, ослабла. Придерживаясь стены, добрался до своей ячейки и остановился вслушиваясь. Внизу, у подножия высоты, раздался лающий говор. Густые брови летчика сурово сдвинулись. «Немцы!» – догадался он и, нагнувшись, пошарил рукой по дну окопа. Две гранаты Рогачева лежали рядом. Он сжал их в руках и снова вылез на бруствер.
Полунагой, с всклокоченными волосами, залитый кровью, он предстал перед ошеломленными от неожиданности врагами.
– Русс, сдавайсь! – раздались хриплые голоса.
– Русские живыми не сдаются! – крикнул летчик и, сильно размахнувшись, кинул в их направлении гранату, за ней вторую. Выхватив пистолет, он нажал курок, но выстрела не последовало – обойма была пуста. Швырнув с досадой бесполезное оружие, Борода остановился.
– Все!..
Сжав кулаки, Борода поднял голову к небу, словно в последний раз хотел увидеть его синеву.
– Прощай, мама… Все прощайте… – прошептал он. Протянув руки, он шагнул вперед. Гитлеровцы загалдели. Раздался лязг оружия.
– Не стрелять! Не стрелять! – крикнул по-немецки чей-то голос. – Он без оружия. Он нам нужен живой. Взять его!.
Борода стоял гордо, прислушиваясь к чужой речи. Затем он шагнул, споткнулся о глыбу вывороченной земли, и тотчас же клубок вонючих, потных тел навалился на него, повис сзади, пытаясь свалить. Нечеловеческим усилием летчик стряхнул его с себя.
– Связать его! – закричал тот же визгливый голос.
Кто-то прикладом автомата ударил Бороду по коленям. Ноги летчика подогнулись, и он, уже падая, схватил за сапоги того, кто кричал, и рванув на себя, подмял его. Фашист по-заячьи закричал, и в то же мгновение тяжелый удар обрушился на темя летчика. Теряя сознание он ткнулся лицом в землю и в последнем страшном усилии намертво сжал пальцы на горле врага. Солдаты бросились спасать офицера. Но не в их силах было вырвать его из железных рук безоружного слепого. В страхе перед силой и смелостью этого богатыря, бьющегося до последнего дыхания, они с тупой яростью разряжали автоматы в обнаженную могучую спину летчика.
Сквозь тучи, расчерченные огнем и железом, штурмовики упорно неслись к цели. Было мгновение, когда дьявольское перекрестие трасс совсем уже накрыло «звездочку». Она клюнула носом. Казалось, еще секунда – и самолет врежется в Митридат. Но «ил» с непостижимым проворством оказался в стороне от разрывов. В этот момент Остап почувствовал, как машина его содрогнулась от удара и сразу отяжелела. Бледнея, он яростно двинул рулями. Ноздри его раздулись.
– Пробоина в фюзеляже… – сообщил Уманский.
– Чувствую… Держись, Валентин, это еще не последний… снаряд.
«Звездочка» Грабова опять клюнула носом, и на этот раз Остап с облегчением увидел, как из-под ее брюха посыпались противотанковые бомбы. Еще через секунду начал бомбить Черенок, за ним – Оленин. Остап бросил машину вверх, заученным приемом довернул ее и пошел в атаку. В гуще вражеских танков мгновенно выросли черно-лиловые кусты. Облегченная машина пошла под облака. Впереди пикировали Грабов, Оленин, Черенок, поливая огнем дымящуюся землю.
Не снимая пальцев с гашеток пушек, Остап выскочил на середину бухты. Сквозь рев моторов послышалась пулеметная очередь.
– «Мессы»! – передал Уманский.
– Сколько?
– Один.
– Так сбей его к чертям…
– Я… Я… А-а-а! – послышался неясный крик стрелка.