На груде кирпича, из которого уже пробились мощные стебли вездесущей полыни, сидела большая ворона. Увидев идущего человека, она тяжело поднялась в воздух, звонко хлопая крыльями, и принялась кружить в воздухе, натужно каркая. Ходок невольно огляделся по сторонам. Никакой другой живности тут уже не было. Собаки-мутанты, видимо, сожрали все, что только можно, а другие твари обходили опасное место десятой дорогой. Только вороны посещали бывший колхоз, надеясь полакомиться остатками песьих трапез.
Воронье удивительно хорошо приспособилось к жизни в Зоне. Казалось, их не брала радиация и прочая отрава, и они совершенно не изменились и не подвергались никаким мутациям. Они сбивались здесь в огромные стаи и с тоскливым карканьем носились над заброшенными поселками, городами и полями. Не известно вообще, были ли тут у них враги, или же они прочно завоевали монополию на воздушное пространство.
…Отношение людей к Зоне было самым разным. Кто-то боялся ее, ненавидел, считал воплощением всего самого злого и мерзкого, что только есть в мире. Другие, более философски настроенные, полагали Зону просто зеркальным и гипертрофированным отражением действительности, дескать, вообще она и родилась-то, когда человеческие эмоции материализовались в энергию и вылились на определенную точку времени и пространства. А большинство вообще не думали ничего и просто норовили разведать, где что есть полезного и при этом урвать побольше, и утащить к себе, пока не поймали или Зона не исчезла так же внезапно, как появилась.
Ученые – так те вообще были от Зоны в культурном шоке и буквально обезьяньем восторге, пытаясь изучать преподнесенные ею сюрпризы (правда, совсем даже не преуспевали в этом, но это только разжигало их доходящий до фанатизма энтузиазм). В принципе, от деятелей науки другого и не следовало ожидать. Хотя бы вспомнить, что атомную бомбу создали деятели их же роду племени. Логично: порох – атомная бомба – ЧАЭС – Зона.
Ходоки, избегающие ввязываться в вооруженные конфликты, с интересом смотрели на первую войну людей с Зоной. Мнения касаемо происходящего были самые разные. «Несуны» обычно собирались в многочисленных пивных и подворотнях в поселках за Периметром, в Городе. Все в населенных пунктах прекрасно знали, кто такие эти угрюмые люди с настороженными глазами и чем они занимаются, и по этой же причине боялись связываться с ними, как с прокаженными. Те, кто имеет дело с самой Зоной, невольно становились частью ее самой. И значит, несли на себе печать мрака, страшной тайны и смерти.
Власти придерживались иного мнения и натравили на ходоков милицию. Наскоро создали уголовную статью, подразумевающую наказание за проникновение на запретную территорию сроком лишения свободы на срок от трех до пяти лет. И принялись хватать всех кого ни попадя, наскоро пришивая обвинение в нарушении Периметра. Нахватали человек двадцать (из которых восемнадцать простых и безобидных местных бичей, просто соответственно выглядящих и пахнущих). Кого-то все же посадили, чему закупоренные за решетку бичи были только рады: и кормят, и поят, и обувают, и одевают, и содержат за казенный счет, и все подальше от жуткой Зоны. Все ходоки же, заранее предупрежденные об облавах милиции и армейцев, просто попрятались кто куда или ушли за Периметр. Тем дело и кончилось. Не очень благодарное дело – палить по воробьям из пушки…
Потом страсти поутихли, и ходоки сами даже стали входить в косвенный контакт с ушлыми командирами российских и украинский батальонов, несущих охрану Периметра, и за определенную финансовую мзду проникали в Зону и обратно. В сотый раз подтверждение поговорки касаемо войны и матери…
Человек, идущий через руины колхоза, был одиночкой во всех смыслах этого слова. Никто из других ходоков не знал его подноготной. Ни с кем он тесно и близко не общался. Сугубо деловой обмен информации и пара распитых в компании бутылок водки не в счет. Но ходока уважали и считали за серьезного профессионала. Хотя мало кто помнил его давно сгинувших невесть где или спившихся еще до Второго Взрыва учителей…
Речка, когда-то текшая между холмов, была чистой и изобиловала рыбой. По утрам над ней вставали туманы, поселковые женщины стирали в ней белье, мальчишки и старики рыбачили. Теперь же это было мертвое место. Вода напоминала по цвету свинец, а дозиметр при приближении к берегу зашелся тревожным щелканьем. Где река брала начало – человек не знал, но судя по фону как бы не в самом пруду-охладителе ЧАЭС.
Человек остановился на берегу и прикинул расстояние от еще сухого песка до первой кучи бревен и бетонных блоков, в которую превратился один сегмент опоры рухнувшего моста. Вода текла обманчиво неспешно, и от нее пахло чем-то удушливо-горьким, от чего накатывал кашель, и немного слезились глаза.
Человек поправил рюкзак за спиной, потуже подтянул ремень ружья, потом отступил на несколько шагов назад, взял короткий разбег и, тяжело бухнув кирзачами по плотному песку, прыгнул. Успешно утвердился на криво торчащей из воды железобетонной балке. Перевел дыхание, сплюнул в тяжелую, непрозрачную воду. Снова короткий разбег и прыжок, на этот раз на несколько скрепленных стальными крючьями бревен.
Скоро его встретил противоположный берег речки. Человек в последний раз оглянулся на другую сторону, отыскал взглядом возвышающуюся над развалинами водонапорную башню, пристально смотрел на ее пару мгновений. Потом резко отвернулся и зашагал прочь.
Дима Шухов по кличке Рыжий был самым веселым и оптимистичным из ходоков. Свое прозвище он всецело оправдывал: шевелюра его пламенела как костер, кто-то даже мрачно пошутил, что если он не будет прятать ее под капюшоном плаща или противогазом, то она будет служить великолепным ориентиром для армейского патруля или пилота боевого вертолета. В Зоне людей нет, кроме тех, кто получил официальный доступ для исследований, да и те сугубо с военным сопровождением – так гласила официальная версия, а посему все, что двигалось, подлежало немедленному уничтожению на месте, как местные, несомненно опасные для других формы жизни.
Рыжий был настоящим хранилищем юморесок и анекдотов, которые не уставал рассказывал всем товарищам и спутникам. Кроме того, он умел прекрасно играть на гитаре и даже петь. Шаляпин или Каррузо могли покоиться с миром, но голос Рыжего слуха не резал, а песен он также знал немало. Так что когда ходоки шли в Зону на очередную вылазку, Шухову были рады в каждой компании.
Кроме того, у Шухова было еще одно неоценимое качество – он был типичный филантроп. То есть любил людей и буквально был одержим стремлением всегда всем помогать и спасать, невзирая на обстоятельства и личную выгоду. Нескольких ходоков он и правда вытащил буквального с того света, таща почти погибших на себе до Периметра, а потом под пулями армейского патруля через колючую проволоку и минное поле.
Хоть Рыжего некоторые и считали полупридурком из-за словоохотливости и подчас неуместного юмора, его все же уважали, и он заслуженно носил статус «своего мужика». Тем более те, кто побывал вместе с ним в паскудной ситуации. «Второй Матросов» - как отозвался о нем один из старых ходоков.
Что делал здесь этот молодой – всего двадцати пяти лет от роду – парень – было не совсем ясно. Он не стремился разбогатеть. Он не греб под себя, как большинство других. Не мародерствовал и не бандитствовал. Но он любил Зону, как бы ни нелепо и не парадоксально это звучало. Он исследовал ее вдумчиво, будто заправский ученый, стремился понять каждую загадку и каверзу это проклятой земли. Часто тщательно до назойливости расспрашивал других ходоков про Старую Зону, еще до Второго Взрыва, а также завел обширные и тесные контакты среди ученых, разбивших свои лагеря недалеко от Периметра.
Пришел в эти места Шухов относительно недавно, приехал откуда-то из Сибири, из всех вещей и оружия имея при себе хороший охотничий нож, немного денег, рюкзак, а в нем огромную толстенную папку, битком набитую вырезками из газет, журналов и книг, посвященным аварии на ЧАЭС и Аномальной Зоне. Потом рыжий парень познакомился с местными ходоками и сам стал одним из них.