Иногда, как, например, в разговоре с Канюком, она подчеркивала свои еврейские корни. В других случаях, наоборот, умалчивала о них. Одной итальянской подруге она сказала, что первой синагогой, в которой она оказалась, была богатая синагога во Флоренции, хотя ее отчим основал синагогу на территории гораздо более прозаичной долины Сан-Фернандо[132]. Писателю Джонатану Сафрану Фоеру Зонтаг заявила: «У меня нет никакой еврейской истории, и я никогда не отмечала песах»[133], хотя в ее семье, по воспоминаниям сестры, отмечали не только этот, но и другие еврейские праздники. Бабушка Зонтаг ела только в кошерных ресторанах, Милдред вела занятия еврейской школы прямо на ступеньках их дома, и Сьюзен сдавала кровь на нужды граждан Израиля[134].
Не будем утверждать, что Зонтаг выросла в семье ортодоксов. Милдред разрешала ставить дома рождественскую елку и разрешала дочерям ходить с Роуз в церковь. Зонтаг выросла в совершенно обычной еврейской семье среднего класса, и совершенно непонятно, почему она это отрицала.
Зонтаг родилась за две недели до того, как Гитлер пришел к власти, следовательно, одной из составляющих ее совершенно нормального еврейского воспитания стало чувство страха. Вне зависимости от того, насколько сильно она ощущала свои еврейские корни, она знала, что людям ее национальности грозит опасность. Зонтаг понимала, что, даже если она сама считала себя «номинально» еврейкой, для нацистов этого было вполне достаточно.
ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ ЗОНТАГ «ЧАСТО СНИЛСЯ СОН, В КОТОРОМ НАЦИСТЫ УБЕГАЮТ ИЗ ТЮРЬМЫ И ПРОБИРАЮТСЯ К ДОМУ НА ОКРАИНЕ ГОРОДА, В КОТОРОМ МЫ ЖИЛИ, ЧТОБЫ УБИТЬ НАС»[135].
Однако опасность подстерегала ее не только во сне. Однажды, когда она возвращалась домой из школы в Форест-Хиллз, кто-то обозвал ее грязной еврейкой и ударил камнем по голове; да так, что пришлось накладывать швы. Травма оставила и психологические последствия. «Я думаю, нет, знаю, – говорила Джуди по поводу этого нападения, – что Сьюзен ненавидела ярлыки»[136]. Зонтаг боялась ярлыков и старалась их избегать, в особенности наиболее опасных, то есть тех, которые имели отношение к национальности, полу и сексуальной ориентации.
Зонтаг боялась, что на нее могут навесить ярлыки, однако это не означало, что страдания еврейского народа были «проблемой, но не личного характера». На протяжении всей жизни, сталкиваясь с той или иной проблемой личного характера, она пыталась осмыслить ее интеллектуально. Абстрактные вопросы приобретали глубокий эмоциональный подтекст, что позволяло придать отвлеченным умозаключениям и конструкциям неожиданно свежий заряд актуальности. В книге «Болезнь как метафора» она не упоминает о том, что сама больна раком. Многие предметы ее интеллектуальных исследований имеют прямое отношение к страданиям еврейского народа, как, например, фотографии узников концлагерей, которые изменили всю ее жизнь.
Вскоре после окончания войны (возможно, сразу после того, как она увидела эти фотографии) Зонтаг написала стихотворение, в котором затронула многие вопросы, которые разрабатывала позднее, например, проблему того, как надо помнить, а также как стоит воспринимать боль других людей и как относиться к ней.
Прах сожженных в лагерях,
Истощенные тела расстрелянных, избитых, покалеченных,
Расскажите мне о том, что выпало на вашу долю,
Дайте мне вас запомнить…
Я не считаю, что ваш прах будет что-либо питать и сделает почву богатой,
Я не считаю, что в вашей смерти есть какой-либо смысл
И от нее будет какая-либо польза,
132
Author’s interview with Paolo Dilonardo. Паоло сказала, что первая синагога, которую она посетила, была во Флоренции. Ее сестра рассказывает об основании синагоги в долине.