Ну что же. По меньшей мере, она всё же задала этот вопрос. Определённо слишком напрямую — но судя по вспыхнувшим яростью глазам Грайма, едва ли он что-то заподозрил.
А в следующий миг — он накидывается на неё с мечом, и, кажется, совершенно всерьёз, намереваясь как минимум ранить. Саше, впрочем, некогда вглядываться; она успевает увернуться и крайне этому рада.
— Не смей так говорить! — ревёт он. — Я потерял здесь мать!
Ещё выпад — Саша вновь отскакивает, отступая к двери.
— Ты ещё не поняла, что здесь происходит, ты даже не видела волн! Твоих друзей ещё не потрошили на твоих же глазах!
Он продолжает атаковать, зло и на удивление точно; не верится, что тот эпизод со шлемом имел место каких-то десять минут назад. Если бы Грайм не счёл тяжёлые латные доспехи лучшим нарядом для праздника — его меч наверняка уже проткнул бы Сашу; но так — ей раз за разом удаётся увернуться. И до заветной двери всего пара шагов.
На его слова она не отвечает — чтобы не отвлекаться, не сбивать дыхание, да и… нечего, по правде говоря, ответить.
— Легко налаживать атмосферу, пока думаешь, что всё это игры!
— Ты потому меня и нанял, разве нет? — всё же выдыхает Саша.
— Да! Но не лезь не в своё дело!
Саше наконец удаётся вцепиться в заветную дверную ручку; она рывком тянет её на себя и вываливается наружу, решив не продолжать столь захватывающий разговор. Захлопывая дверь, она слышит металлический лязг — угодила Грайму то ли по мечу, то ли по латам — но мчится, не обращая внимания, вниз по лестнице, а затем теряется в клубке свежеотстроенных коридоров. Погони за собой она, впрочем, не слышит: видимо, Грайм рассудил, что доводить пьяную размолвку до смертоубийства всё-таки не стоит.
Повезло. Твою же мать, бухло бухлом, а всё же она думать не думала, что он так к этому относится.
Скажи ему про шкатулку. Ты же видела, он не притворялся.
Тряхнув головой, Саша накрепко запрещает себе размышлять о всяческих моральных дилеммах до завтрашнего — уже сегодняшнего — утра. И отправляется в большой зал, где наиболее стойкие жабы — в немалом, надо признать, количестве — до сих пор продолжают праздновать. Не планируя возвращаться в комнату, она проводит с ними несколько часов, дожидаясь момента, когда все попадают спать в самых неожиданных местах и составах; а затем, аккуратно устроившись в одиночестве на деревянной лавке в углу, засыпает без снов.
***
На следующий день, хорошенько проспавшись, Саша первой подошла к Грайму и сказала:
— Извини. Я вчера была неправа. Я сказала много лишнего.
Подспудно она была плюс-минус готова к новой встрече с мечом, но Грайм лишь кивнул и сухо ответил:
— Извини. Это было взаимно.
С того момента между ними повисла ощутимая прохладца; но вскоре на такую мелочь, как межличностные отношения, всем стало плевать. Произошла ещё одна атака — ничем не примечательное явление гигантской металлической сколопендры, медлительной и странной, — через пару дней после которой Грайм объявил всеобщую подготовку к волне.
В башне воцарилась мрачная, суетливая тревога.
Жабы ставят укрепления, собирают свои лучшие доспехи и в кои-то веки начинают усиленно тренироваться, без всяких пинков и прочих мотиваций; Саша бродит по башне, несколько растерянная, помогает чем может и не лезет с лишними расспросами — сейчас не время. Хотя хочется.
Мерзко, но после того… гхм… разговора с Граймом в ней впервые поселился страх. Ну или что-то вроде. Во всяком случае, происходящее внутри ей не нравится. Она никогда, конечно, не хотела умирать, но раньше не думала об этом так часто. И правильно. Это лишнее.
Они практически не разговаривают, несмотря на то, что перед волной, возможно, и было бы что обсудить; Сашу иногда мажет мыслью, что она должна сказать про шкатулку — сказать сейчас, потому как в волне может погибнуть. Но именно из-за этой мысли сказать — означает утвердить свой страх смерти, признать реальную опасность; и она, разумеется, так не сделает. И молчит.
Как-то раз она притёсывается к Рику, пока тот ставит орудия возле бойниц; он очень рад её компании и охотно рассказывает о том, как прогнозирует по своим записям волны, порой почти слово в слово повторяя Грайма. Саша еле прячет грустную усмешку, отчего-то впервые чувствуя себя беспомощной.
Через пару дней вечером разражается странная, с частыми вспышками беззвучных, похожих на молнии, зарниц, гроза — и Саша, равно как и остальные обитатели башни, прекрасно знает, что это значит. Ужин проходит в нехорошем, напряжённом молчании; изредка солдаты переговариваются между собой, но — тихо, почти шёпотом, будто боясь это общее молчание разрушить. Саша отставляет тарелку, не доев, и поднимается наверх.
— Ты им нужен, — объявляет она, едва открыв дверь. — Иди и поговори с ними.
Грайм стоит у окна, спиной к ней, и разумеется, не разворачивается.
— О чём разговаривать? Они всё знают и так.
— А тебе и не нужно сообщать никакой новой информации.
— А что нужно?
Саша почти уверена, что он придуривается.
— Вдохновить их. Поддержать перед битвой, — и он добился цели: она сама себе кажется сейчас смешной, а сказанные слова — нелепыми и громкими.
— Вот как. Мне казалось, или ответственной за вдохновение раньше была ты?
— Ты. Им. Нужен, — зло, сквозь зубы цедит Саша. — Иди к ним, капитан.
Она уходит, хлопнув дверью чуть громче, чем следовало бы, и возвращается в столовую. Грайм появляется спустя минут десять. Его речь сложно назвать шедевром ораторского искусства, равно как и апофеозом искренности, но по меньшей мере видно, что он старается. Лица многих воинов проясняются, и Саша мысленно оценивает выступление на твёрдую четвёрку.
Весь остаток вечера она почти постоянно думает про шкатулку — и по-прежнему молчит. Впечатление от той пьяной перебранки слегка спало, и в том, как поведёт себя Грайм, узнав правду, она вновь не уверена. И ещё она не верит — совсем не верит — в то, что завтра может погибнуть. Или что он может погибнуть — впрочем, это уж совсем абсурд. Или что кто-нибудь… да чёрт знает, может быть, он специально решил её припугнуть, заподозрив, что про попадание в этот мир она рассказала не всё?
Словом, рисковать и торопиться явно сейчас не стоит.
После волны она обдумает всё спокойно.
========== 7 ==========
Страшно ей только в самом начале — когда она видит издалека лязгающее чёрно-серебристое месиво, и отчётливо осознаёт, насколько же их много.
Потом не остаётся ни страха, ни каких-либо других эмоций. Всё внутри будто цепенеет и застывает, пока Саша механически и точно, будто робот, отбивает одну за одной атаки; и лишь картины того, как солдаты, хорошо ей знакомые, в чём-то близкие, орут от боли, страдают и гибнут под металлическими шипами и лезвиями — впечатываются в это оцепеневшее сознание, остаются там надолго, надолго, может быть, навсегда.
Волну отражают успешно. Не проходит никто.
Десять убитых, двадцать шесть раненых, буднично оглашает Грайм вскоре после боя. Саша, конечно, и не думала ничего подсчитывать, раз за разом склоняясь над истекающими кровью жабами, приводя в чувство, оказывая первую помощь, а порой с содроганием в горле молча опуская веки; ей плевать на числа, но какая-то часть сознания машинально складывает и отмечает — тридцать шесть, почти половина гарнизона.