Но себя ему не переделать. В размышлениях и думах - его жизнь. Изо дня в день он и Пауль Ре подолгу сидят в саду виллы Рубиначчи под деревом, срывая с него свои мысли. Ежедневно надо все-таки рождать пять мыслей, не меньше, полагает Ницше.
Они живут как в монастыре. Ницше встает в половине седьмого и будит других. Затем из его комнаты слышится шум низвергающейся воды - он обливается. В семь пьет молоко. В восемь все завтракают. Потом пишут, бродят по окрестностям, выходя, случается, к Салернскому заливу, читают, дискутируют. Но все чаще Ницше вынужден оставаться в постели.
Он пробует все. Дышит настоями трав, принимает душ, лечится бромом и натрием, парит ноги с горчицей и золой. Но ничто не помогает. Заключение врача: или болезнь отступит, или перестанет работать мозг.
Никто еще не оценивал состояние его здоровья столь сурово. Ницше вердиктом убит. Ему всего лишь тридцать два, а он, похоже, одной ногой в могиле. Страх овладевает им, когда он вспоминает об отце. Тот умер в тридцать шесть от размягчения мозга. Возможно, пишет Ницше, со мной это случится еще скорее.
"Я учу вас о сверхчеловеке"
Ницше идет в собор Св. Петра. Хотя уже не первый год во всеуслышание заявляет: Бог мертв. Попадает со света в сумрак и должен сперва привыкнуть, ведь он наполовину слеп. Потом видит ее. Лу Саломе. Она стоит в длинном черном, наглухо застегнутом монашеском платьице; так облачаются недотроги. Он подходит к ней улыбаясь и говорит: Какие звезды свели нас здесь вместе? А рядом, в исповедальне, сидит Ре и что-то записывает. Конец апреля 1882 года.
Пауль Ре в Риме уже несколько недель. Примкнул здесь к любителям чтения, группирующимся вокруг Мальвиды фон Майзенбуг: преуспев на писательском поприще, она живет теперь на улице Польверьера, поблизости от Колизея. Ах, в каких только восторженных выражениях не расписывал Пауль Ре своему другу девушку по имени Лу, с которой познакомился у Мальвиды.
Русская, говорит по-немецки, голубые глаза, кроткая, интеллигентная... Чем не невеста для Ницше? Ответ его Паулю Ре гласил: Я охоч до душ такого рода. Скоро выступаю, дабы увести одну из них в полон. В письме к Овербеку Ницше еще откровеннее: О женитьбе разговор особый, я мог бы в крайнем случае согласиться на двухгодичный брак, да и то лишь принимая во внимание мои планы на ближайшие десять лет.
Какой замах! Для начала запросто дает себе десять лет жизни, при том что подолгу чувствовал себя прескверно. Чуть не помер. Глаза видят все хуже. Чтобы подлечить их, новый врач, д-р Эйзер, запретил читать и писать на протяжении двух-трех лет. Но разве он может себе это позволить, если тем лишь и живет, что читает и пишет!
И вечно этот страх перед помешательством, умопомрачением! Врач дружен с Рихардом Вагнером и распространяется в письмах о хворях своего пациента. В студенческие времена тот ведь, говорят, заразился сифилисом. А в Италии, узнает далее Вагнер, Ницше по совету врача не раз совершал коитус.
Байройтский патриарх, привыкший называть вещи наигрубейшими именами, пишет д-ру Эйзеру, что такие случаи ему знакомы. Всему виною онанизм. Да, можно Ницше так и сказать. Он сам ему неоднократно советовал жениться. Как и врач в Неаполе, это он знает. Но Ницше ведь занят только собой и своими мальчиками. Что не может не вредить здоровью.
Вагнер в ту пору для Ницше уже за облаками, превратился в Вотана, он далеко, взошла другая звезда. Генрих Кёзелиц, молодой композитор, робкий, милый, располагающий к себе. Приехал в Базель ради того, чтобы слушать лекции Ницше. Значит, приверженец и ученик. Вот он, новый Моцарт, воскликнет Ницше вскоре с несколько преувеличенным восторгом и добавит: как убого, искусственно и театрально звучит теперь в моих ушах вся вагнерщина.
Ницше дает Кёзелицу новое имя - Петер Гаст. И тот становится его писарем, корректором, чтецом. Для полуслепого - человеком незаменимым.
Потребность в уединении тем не менее усиливается. Ницше отсылает Элизабет к матери в Наумбург. Хочет жить один. Без экономки. Уединенность лечит. Он больше не может слышать болтовню своей сестры. Все-то она знает лучше! Говорит, например, что ему достаточно регулярно пить воду, и тогда он избавится от головных болей.
Ницше поселяется за городом. Дешевле. Составляет план работы, прогулок и питания на ближайшие 200 недель. Обед: бульон Либиха, 1/4 чайной ложки до еды. 2 бутерброда с ветчиной и 1 яйцо. 6 - 8 орехов с хлебом. 2 яблока. 2 имбирных и 2 бисквитных печенья.
Прекращает отношения почти со всеми знакомыми. Скрывается в горах. Сочиняет афоризмы, объединяя их под названием "Человеческое, слишком человеческое". Когда добродетель выспится, она встает более свежей. Размышляя, он, посадивший себя по части секса на абсолютную диету, приходит в состояние крайнего возбуждения. Говорит об Exstasis сладострастии интеллекта. Его половой акт - мышление. А мыслит он непрерывно. Большинство мыслителей пишут плохо, потому что они рассказывают нам не только о своих мыслях, но и о процессе мышления.
"Человеческое, слишком человеческое" я сотворил на высоте 7200 футов над уровнем моря, пишет он Петеру Гасту. Быть может, это единственная в мире книга, у которой столь высокое происхождение. То, что на благо мыслям, во вред здоровью. Вот уже девять дней непрерывные головные боли и рвота. Организм его не знает иных ощущений, кроме судорог и страха.
Петер Гаст, живущий теперь в Венеции, приглашает глубокоуважаемого профессора приехать. Ницше еще раз уносится мечтами в рай: Сидеть на площади Сан-Марко и слушать военный оркестр, под солнышком... Есть сладкий инжир. И устриц... Великая тишина. Захвачу с собой несколько книг. Теплые ванны у Барбезе (адрес у меня имеется). Но нет сил. Отправиться в дальнюю дорогу он не в состоянии. Не верит больше и в выздоровление. Вы не можете себе представить, до какой степени изнурен мозг, утрачено зрение.
И он срывается в Аид, в царство мертвых. Заканчивается тридцать пятый год моей жизни. А его отец умер в тридцать шесть. Ницше пробует окружить себя иными усопшими. Ведет беседы с Эпикуром, Платоном, Паскалем, Гёте. Голова раскалывается, по телу пробегает дрожь, а я, жалкий пациент, раздумываю, терзаю себя, при таких-то болях, раздумьями над тем, как "получше выразиться". Да, стиль он доводит до такого совершенства, что сравниться с ним просто некому. Великолепный слог рождается, когда прекрасное одерживает победу над чудовищным. Отец Карл Людвиг в нем умирает. Но мать, цепкая, жизнестойкая мать, из него не ушла. И потому, как гомеровский герой, он снова в конце концов поднимается из Гадеса - Одиссей в облике Ницше.