Надо успокоиться! Деймон прижал ладони к вискам и посмотрел на поднос с завтраком: тосты, с военной аккуратностью уложенные на маленьком металлическом поддоне, кусочки масла на крохотном блюдечке, нож, вилка и ложка, завернутые в белую хрустящую салфетку, крепкий черный кофе в фарфоровой чашке, эмалированные розетки с мармеладом и джемом — все так чинно, изысканно. Господи, как хочется все это смахнуть, разбить! И над всем этим — тошнотворный запах смерти и болезней, распространяющийся со всего судна…
Что-то взорвалось у него внутри. С нечеловеческим воплем Деймон стукнул кулаком по столу и смахнул рукой с подноса все-все эти дурацкие блюдца, розетки, чашки и даже нарциссы — такие красивые, дразняще веселые и солнечные, когда весь мир так мрачен. Фарфоровая чашка разлетелась на тысячи брызг. Разлился кофе, разлетелись тосты, нарциссы рассыпались по коврику, слабо шевельнули лепестками — и замерли. И валялись на полу смятые и словно обиженные. Деймон уперся локтями в стол и обхватил руками голову, пытаясь обуздать вспышку безумной ярости.
Затем, когда в каюту влетел Билли и в смятении замер, оцепенев от учиненного разгрома, Деймон встал, наступив подошвами на цветы, и быстро вышел из каюты.
В тот самый момент, когда кулак лорда Морнингхолла сокрушал хрупкую посуду на подносе, человек, которого называли Черным Волком, вывел свою шхуну из защищенной скалами бухточки и направил ее в открытое море.
Коннор Меррик происходил из семьи, члены которой во времена всевозможных смут чувствовали себя как рыба в воде. Его отец, капитан Брендан Джей Меррик, занимался каперством во время американской войны за независимость, а сейчас владел успешно функционирующей верфью в партнерстве с дядей Коннора — Мэтью Эштоном, который имел репутацию горячей головы. Мать Коннора — Майра Меррик — руководила школой мастерства судовождения, а во время войны была несносным сорванцом. Выдавая себя за мальчишку, стала первоклассным командором на шхуне «Пустельга». Дед Коннора Эфраим, корабел по профессии, отличался скандальным и непредсказуемым характером. Его сестра Мейв убежала из дома, когда ей было шестнадцать лет, и в течение семи лет, возглавив пиратскую шайку, терроризировала острова Вест-Индии, пока британский адмирал Фальконер, влюбившись в нее, не пресек ее неправедную деятельность с помощью обручального кольца.
Все возвращается на круги своя. Почти пятнадцать лет назад Мейв украла «Пустельгу» у своего отца, а теперь Коннор, недавно сбежавший из плавучей тюрьмы «Суррей», украл ее у Мейв.
В это ясное весеннее утро он стоял у румпеля, глядя на удаляющееся южное побережье Англии. Он дождался, пока паруса шхуны наполнились ветром и судно набрало ход. Затем, передав штурвал одному из членов команды, он прислонился к лафету, поднес чашку с холодным кофе к губам и перечитал записку от его преподобия Питера Милфорда, с которым он имел контакт на борту плавучей тюрьмы «Суррей». Пробежав листок глазами, он смял его и бросил через плечо в море. Насвистывая, он наблюдал за тем, как его команда управлялась с парусами.
Лейтенант Орла О'Шонесси, притворяясь, что поглощена свертыванием троса в бухту, наблюдала за ним с расстояния нескольких футов. Ирландка по происхождению, невысокого роста, с черными волосами и задумчивыми голубыми глазами, она давно и верно служила семье Мерриков. В юности она была горничной Мейв. Позже, когда Мейв сбежала из дома, став королевой пиратов, Орла, не покинув ее, пользовалась большим авторитетом у женщин-пиратов. А сейчас она оказалась вовлеченной в новую авантюру другим Мерриком. Она хорошо знала и Коннора, и Мейв. Знала также, что Коннор видит в ней всего лишь друга, но сердце ее всякий раз начинало колотиться, когда он оказывался рядом.
Высокий и длинноногий, как и его красавец отец, с такой же непринужденной улыбкой и тем же обаянием, Коннор мог тронуть сердце любой женщины. Семь месяцев ада на борту плавучей тюрьмы «Суррей» не смогли убить эту его неотразимую улыбку. Его экзотический костюм состоял из свободной белой рубашки, расстегнутой у горла, и куска черной материи, свободно болтающегося на ногах, который мог сойти за штаны и давал возможность увидеть, что на его костях осталось больше плоти, чем можно было предположить, учитывая скудный рацион военнопленных.
Прости меня, Господи, подумала Орла, вдруг заливаясь горячей краской смущения. Мысли о его теле отнюдь не способствовали восстановлению ее душевного равновесия.
Она заставила себя отвернуться, ее взгляд остановился на скомканном листке бумаги, который превратился сейчас в белую точку за бортом, а затем и вовсе исчез из поля зрения. Коннор направился к люку. Шаг у него был широкий и уверенный. Орла подняла на него глаза.
— Еще один побег, Кон? — решилась спросить она, отставляя в сторону аккуратно смотанную бухту.
Коннор остановился возле нее и прислонился к планширу. Он был опасно, соблазнительно близко. Все же выглядел он неважно — бледный и похудевший, однако невзгоды плавучего ада не ожесточили и не сломили его, как это могло произойти со многими. Впрочем, неудивительно, ведь он от корня Мерриков, с восхищением подумала Орла. Меррики не ломаются, они лишь пригибаются, как молодые деревца в бурю, приспосабливаются к ситуации, становясь лишь сильнее назло своим противникам.
— Действительно, еще один побег. Завтра в полночь Черный Волк снова нанесет удар. — Он закрыл глаза, поднял лицо к небу и замер, наслаждаясь веселой игрой ветра с оттяжками и вантами — убаюкивающим ходом шхуны. Легкий бриз развевал его вьющиеся каштановые волосы. — Боже, это непередаваемо — слышать все эти звуки, стоять под лучами солнца и чувствовать, как ветер снова овевает твое лицо. Я уж думал, что никогда не выберусь из этой проклятой тюрьмы.
— Если бы твоя сестра знала, что ты там, я уверена, ты был бы на свободе гораздо раньше.
— Откуда же ей знать, она сейчас на Карибах вместе со своим мужем-адмиралом. Хорошо, что он наведался в Англию в свой отпуск. Редкое везение — после побега обнаружить, что наша славная шхуна «Пустельга» стоит в Портсмутской бухте совсем рядом с флагманским кораблем.
— С этой шхуной у тебя связаны дорогие воспоминания.
— Что верно, то верно, Орла. — Коннор перевел счастливый взгляд вверх на туго наполненный ветром грот. — Помнишь, когда мы были маленькими, отец брал нас на шхуну и учил плавать под парусами? Я обычно сидел вот здесь, возле пушки, когда была очередь Мейи стоять за штурвалом.
— Как я могу это забыть?
Коннор любовно провел рукой по лафету.
— Этой старушке тридцать пять лет, однако она до сих пор бодра и резва. И вообще она бессмертна!
— Сэр Грэхем говорит, что она побывала на всех судоремонтных верфях, — заметила Орла. — Новые паруса, новая оснастка, плотницкие работы, свежая окраска. Адмирал проследил за тем, чтобы сделали все как положено.
— Да, это так, но нельзя забывать о дедушке Эфраиме, Шхуна — это его шедевр. Никто не мог построить судно лучше, чем он.
— Никто, — чуть печально согласилась Орла. Волны с шумом бились о нос шхуны, бегущей вперед.
— Наш славный дедушка небось возликовал, узнав, что его лучшее детище снова брошено против англичан.
Оба замолчали, погрузившись в воспоминания об ушедшем от них Эфраиме Меррике. Лишь порывы ветра да шум моря нарушали тишину. Эфраим Меррик до конца дней своих оставался шумным, эксцентричным и ворчливым стариком, он не принимал всерьез болезнь, которая подтачивала его силы, пока однажды не пропал вместе со споим маленьким парусником, на котором отправился в устье реки. Возможно, он не знал о приближении свирепого норд-оста, который пронесся в ту ночь над побережьем. Но скореевсего знал. Через несколько дней обломки его суденышка были выброшены на берег пустынного острова, и большес тех пор никто не видел старика.