(13) Вспомнив работы К. Хорни, добавим: порождает посредством враждебности и тревожности.
(14) Между прочим, используя все тот же диалектический метод восхождения от абстрактного к конкретному, что и Маркс в «Капитале», и автор этих строк в книге, которую вы сейчас читаете. Вот еще одно доказательство того, что действительно научное познание оказывается диалектичным независимо от того, осознает ли это сам познающий субъект, стремится ли он сознательно к тому, чтобы быть диалектиком, или нет. Ученый может сколько угодно фыркать носом при слове «диалектика», но если он настоящий исследователь из прометеевого племени, а не ученый гном, — значит, он тем самым суть диалектик.
(15) Когда Юнг пишет:
«Психиатрия обвинялась в вульгарном материализме. И совершенно справедливо, поскольку она грешила тем, что ставила орган, инструмент выше функции. Функция становилась придатком органа, душа — придатком мозга. В современной психиатрии душе явно тесно. Несмотря на огромный прогресс, достигнутый в области анатомии мозга, о душе мы знаем просто мало или даже меньше, чем прежде. Современная психиатрия ведет себя как человек, который думает, что может угадать замысел и назначение здания с помощью минералогического анализа строительных материалов» [763, с. 174], —
то в его словах одновременно и много истины, и много чепухи. Истина здесь состоит в том, что мозг как орган вторичен по отношению к своей функции, определяющей его как особый орган; чепуха же — в том, что функция мозга превращается в особую, самобытную сущность, душу. На самом деле функция человеческого мозга, определяющая его специфические органические особенности, есть не что иное, как планирование общественной деятельности, практики — и определяется не чем иным, как развитием производительных сил и производственных отношений. Ну, а поскольку производственные отношения есть в основе своей отношения собственности и управления, то функционирование и развитие человеческого мозга определяется развивающимися отношениями собственности и управления.
Даже в тех случаях, когда психическая болезнь бесспорно начинается вследствие органических изменений в мозгу, весь ее характер, все особенности изменения собственно человеческих характеристик психики заболевшего субъекта (установок, мотивов и целей его практической деятельности, его отношения к другим людям и к себе самому — в частности, его нравственных норм) определяются теми отношениями собственности и управления, в которых данный субъект формируется и действует. Одна из немногих советских психиатров, не на словах, а на деле применявших исторический материализм как метод научного исследования — Блюма Вульфовна Зейгарник — блестяще показала это на примере эпилептиков:
«Известно из психиатрической практики, что у больных эпилепсией (если эта болезнь началась в детском возрасте) происходит изменение личности, которое характеризуется обычно как некое сочетание брутальности, угодливости и педантичности. Стало традиционным описывать в учебниках психиатрии образную характеристику больных эпилепсией, данную классиком немецкой психиатрии А. Крепелином: „С библией в руках и камнем за пазухой“. Эти особенности обычно ставят в связь с припадками, и нигде не анализируется вопрос о патологических условиях формирования такой личностной особенности.
Между тем прослеживание жизни ребенка, у которого вследствие органического поражения мозга появились припадки, прослеживание реакций других детей на эти припадки, прослеживание реакции учителя на трудности в учебе, которые возникают у такого ребенка в школе, — могли бы объяснить многое. Такой ребенок пытается скомпенсировать свою неполноценность, вызвать хорошее отношение к себе со стороны своих сверстников не всегда удачным способом: угодливостью, приспособлением к другим детям, которые фиксируются в дальнейшем, как способы поведения.
В этой связи рассмотрим становление еще одной характерной черты эпилептика — его педантичности и аккуратности.
В начальных стадиях болезни названные качества появляются как способ компенсации первичных дефектов. Так, например, только при помощи тщательного, последовательного выполнения всех элементов стоящего перед ним задания больной может компенсировать тугоподвижность мыслительных процессов и правильно выполнить задание. Тщательное выполнение отдельных звеньев задания требует от эпилептика в ходе болезни все большего внимания, пока, наконец, не становится главным в его работе.
Мастер по холодильникам, хороший работник, но делает работу чрезвычайно медленно. Он не только устраняет данную поломку, но разбирает весь мотор, просматривает его, если заметит царапину на ручке или дверце холодильника — обязательно закрасит их.
Происходит перенесение мотива из широкой деятельности на исполнение узкого вспомогательного действия. Это было показано экспериментально в дипломной работе Н. Калиты, которая исследовала уровень притязаний больных эпилепсией с помощью оригинальной методики: картинки, которые давались, различались друг от друга количеством элементов изображения. Требовалось за определенное время найти эти различия. В исследовании Н. Калиты уровень притязаний не вырабатывался у большинства больных эпилепсией. Они застревали на каждом конкретном задании и с удовольствием начинали искать различия в картинках, находя при этом самые малозначительные, которые не отмечали здоровые испытуемые.
Полученные результаты не означают, что у больных вообще нет уровня притязаний, но если данный набор заданий был для здоровых лишь предлогом для выявления уровня их притязаний, то у больных само исполнение заданий становится смыслом работы.
Таким образом, при эпилепсии происходит компенсация первичных дефектов, но компенсация неудачная, приводящая к деградации поведения» [205, с. 50–52].
Если бы дети-эпилептики воспитывались в обществе, где всякий человек всякому человеку — не начальник, подчиненный или просто чужой, а друг, товарищ и брат; если бы они росли в единой большой семье, где все дети — не чужие друг другу, и ни один взрослый не является чужим ни одному ребенку; если бы их припадки и тугоподвижность их мышления не оказывались поводом для их унижения и эксплуатации сверстниками и взрослыми, как это неизбежно происходит в классовом обществе с каждым таким ребенком, начиная с его раннего детства, — тогда у таких детей не формировались бы ни угодливость, ни брутальность. В гораздо меньшей мере развивалась бы и сверхпедантичность, перенесение мотива из широкой деятельности на исполнение узкого вспомогательного действия: когда ты работаешь для своих друзей и подруг, искренне любящих тебя, а не для начальника или чужого тебе заказчика, стремление хорошо сделать свое дело сопровождается гораздо менее выраженным повышением уровня тревожности, чем то, которое заставляет эпилептиков, живущих в классовом обществе, уделять чрезмерное внимание каждой незначительной мелочи. Одним словом, припадочные дети в бесклассовом обществе не получали бы такие уродства характера (которые в гораздо большей мере повинны в деградации психики эпилептиков, чем врожденные органические изменения в из мозгу и вызванные этими изменениями припадки, «абсансы», «эквиваленты» и прочие измененные состояния сознания), какие они с печальным постоянством приобретают в обществе отчуждения.
Если человечество доживет до бесклассового общественного строя, то в лице детей-эпилептиков, воспитанных при этом строе (если, конечно, генуинную эпилепсию не научатся предотвращать еще до возникновения бесклассового общества), оно обретет наилучшее доказательство того, что «эпилептический характер» вовсе не заложен в генах, но впечатывается в детей обществом, в котором преобладают отношения авторитарного и индивидуального управления, авторитарной и индивидуальной собственности.