Декан Осборн выступил из-за спины Шнайдермана, его челюсть тряслась от гнева.
– Я мистер Осборн, декан аспирантуры, – произнес он медленно, но отчетливо. – Хочу осмотреть ваши помещения.
– Да, сэр, – сглотнул студент. – Сюда, сэр.
Они вошли в иссиня-черный коридор. Осборн скорчил гримасу.
– Черт, что это за вонь? – пробормотал он.
– Какая? – не понял Шнайдерман.
– Пахнет протухшим мясом.
В комнате наблюдения пахло потом и сигаретным дымом. Осборн прочистил горло.
– Полагаю, пришло время, – заявил он, – завершить эксперимент.
Доктор Кули резко обернулась и увидела их со Шнайдерманом в дверях.
– Не поддавайся давлению, Фрэнк, – сказала она. – Совет…
– К черту совет, Элизабет, – ответил Осборн. – Этот молодой человек говорит, что вы мучаете женщину.
– Бред! Посмотри сам!
– Я и смотрю – она ужасно выглядит.
Крафт вскочил со своего места с графиками и заметками в руках.
– Дифракционные картины, генерируемые лазером, – взволнованно заговорил он, – они меняются! Там присутствуют дополнительные волны чрезвычайно низкой частоты.
– Эксперимент окончен, молодой человек, – авторитетно заявил Осборн. – Выключайте аппараты и уходите.
– Но он у нас в руках! Эти графики, они все доказывают. Низкочастотные волны… как будто от живой ткани…
– Вы сумасшедший!
– Посмотрите сами, декан Осборн, – попросил Механ.
На мониторах над головой появилась цветная область, парящая перед дверцами шкафа и очень медленно опускающаяся на пол. Она стала полупрозрачной, розоватой, оранжевой, а затем темно-красной.
– Что за фокусы? – закричал Осборн.
Но его никто не услышал.
Карлотта неуверенно стояла в коридоре. Она была измучена, напугана, с диким взглядом, растрепанными волосами и мокрая от пота. Она осознала, что полупрозрачное облако медленно ползет к ней.
– Это оно, – прошептал Крафт. – Уведите его в гостиную!
– Декан Осборн, – подал голос Шнайдерман, – немедленно прекратите это безумие!
Но Осборн был прикован к экранам. Красная область словно стала материальной и уже совсем не прозрачной. Она подкатилась почти к гостиной, но, казалось, не могла войти.
– Хорошо, – сказал Осборн, слабо колеблясь. – Открываем дверь.
В этот самый момент Карлотта закричала.
Все взгляды были прикованы к мерцающим экранам. Тепловизор показывал, что катящаяся масса становилась все холоднее и холоднее, приближаясь к точке замерзания. Затем мониторы погасли. Когда они снова включились, Карлотта была в дальнем конце гостиной.
Последовала еще одна вспышка света. На мониторе появился белый размытый свет.
– Это камера! – сказал Крафт. – Было замыкание!
– Нет! Она зафиксировала яркую вспышку, Джин, – прошептал Механ. – Вот что это было.
Карлотта стояла, прислонившись к дальней стене гостиной, в зоне поражения, и переводила дыхание. Она начала сползать все ниже по стене, затем взяла себя в руки и покачала головой. У нее было выражение человека, силы которого очень давно исчерпаны.
Затем наступила зловещая тишина.
– Ублюдок! – закричала Карлотта. – Смердящая смертная вонь!
Карлотта прижалась к окну. Шар света, вдвое увеличившийся в размерах, завис у входа в прихожую, медленно приближаясь к гостиной.
– Ублюдок! – снова прошипела Карлотта.
Раздался низкий рокочущий звук, от которого содрогнулась смотровая, и крошечные кусочки штукатурки откололись и посыпались снежным вихрем.
Декан Осборн вытаращил от удивления глаза.
– Что это, черт возьми? Землетрясение?
Свет на мониторах распространялся, словно кружа, вслепую ощупывая в поисках жертвы. Карлотта направилась к кухне.
– Иди! – крикнула она. – Давай, попробуй взять меня, когда со мной моя армия!
– Это он! – радостно, лихорадочно прошептал Крафт. – Это он!
Теперь они все это увидели – светящийся шар слегка завис над входом в коридор. Он дергался, извивался при каждом крике Карлотты, словно понимал ее.
– Уведите его в зону, – задыхаясь, настаивал Крафт.
Шнайдерман пялился в изумлении. Казалось, Карлотта смотрела прямо на него, ее халат соскользнул так низко, что почти обнажал грудь. От недосыпа, безумного страха, торжествующего ликования и суицидальной отваги ее глаза горели безумным блеском – блеском, который Шнайдерману казался чувственным желанием. Он наблюдал, как ее тело изгибалось и двигалось вдоль стены в сторону гостиной, спина прижата к штукатурке, ноги тонкие, но идеальной формы.
Шнайдерман поймал себя на том, что краснеет, словно этим взглядом она проникала в его самые сокровенные мысли, в самые юношеские, самые пугающие сомнения в себе. Для него она превратилась в образ настоящей женщины, недосягаемой, пугающей, всесокрушающей, но в то же время неотразимой и манящей. Его взгляд был прикован к улыбке, которая уничтожала его мужественность цинизмом и горечью.