Я бросила работу грузчиком. Что это за жизнь такая – день за днем тягать бочки и ящики? Не хочу. Я попробовала заниматься разделкой рыбы, но это мне тоже не понравилось. Рыба хороша, когда ее ешь, а когда разделываешь, почему-то противна. Все эти кишки, чешуя, и от запаха не отделаться. Попробовала быть кельнершей (ничего не сказав Хальданару), но за эту работу очень мало платят. А ведь нам надо накопить на комнату, чтобы пожениться… Я пыталась стать глашатаем, но меня не взяли. Эта работа слишком престижна для человека без имени и знакомств. А вот в проститутки меня взяли сразу, лишь коротко взглянув на мои округлости и рыжую копну. Для этой работы я приняла очень яркий облик, чтобы мужчины слетелись на меня, как пчелы на цветок. Мы клиентом зашли в комнату, и я поняла, что такой способ заработка меня тоже не прельщает. Клиент был приятный, даже красивый, разговаривал без ругательств, в мыслях у него не было грязи и зла, одежда его была постирана, а сам он помыт, но… У него не было того особого запаха, который вызывал во мне диковинные переживания. У меня не было переживаний. Я знаю, что проституткам ни к чему их иметь, но близость с тем, к кому равнодушны мои фибры, показалась мне противоестественной. Я сбежала, не обслужив клиента, и больше не приближалась ни к одному борделю. Но у меня появился интерес, маленькая исследовательская пытливость. Теперь в разных женских обликах я знакомлюсь с разными мужчинами, общаюсь с ними, и прислушиваюсь к себе. Я ищу в своей глубине отклик, и не нахожу. Пульсации их единственного сердца, движение их жаркой крови, запах их незаменимой кожи не вызывают во мне восхищений и волнений. Двое из человеческих мужчин встревожили меня, а остальные – нет. Остальные – как будто фон.
Я попробовала работать на рынке – помогать торговцу птичьим мясом и яйцами, но меня раздражали беспрерывные склоки. Ругань на рынке не затихает ни на миг. Кто-то постоянно возмущен ценами, кто-то полагает, что продукты недостаточно свежи, кому-то кажется, что его обсчитали. У кого-то все время воруют кошельки, у кого-то выхватывают сумки. Кому-то вечно мерещатся фальшивые деньги. Продавцы пытаются перекричать друг друга, расхваливая свой товар, покупатели пытаются перекричать продавцов, стремясь взять побольше, а заплатить поменьше. Да, я знала, что на рынках все происходит именно так, но знать в теории – не то же самое, что испытывать на себе.
Я подумала, что могла бы наняться матросом на какой-то из кораблей, но тогда мне пришлось бы надолго покинуть город. Это – неподходящий вариант. Чтобы увеличить количество вариантов, я решила обучиться чему-нибудь, и выбрала цирюльничество. Я стала пропадать у мастера, осваивая ножницы и бритву, и это занятие пришлось мне вполне по вкусу.
Мы с Хальданаром перебрались в ночлежку поприличнее, и теперь арендуем отдельную спальню. Я прихожу домой девицей, а в цирюльню - парнем. Регулярно гуляю по порту верзилой-грузчиком, и кружу по верхнему городу чайкой. Хальданара очень радует наша спальня. В ней есть две удобные кровати и яркие занавески, в ней нет храпящих работяг, наполняющих воздух перегаром и нестиранными портянками. С утра до ночи он работает, с ночи до утра спит, но он не унывает. Его радует мой голос, мои волосы и улыбка, и мои движения, когда я заправляю постель, умываюсь, снимаю и натягиваю чулки. Ему нравится, как выросли его мускулы, и что бочки с ящиками теперь для него заметно легче, чем были поначалу. Ему нравится даже то, что он выучил множество гадких слов, которыми можно обругать какого-нибудь хама в кабаке. Он остриг длинные волосы, стал одеваться в городские тесные штаны вместо мешковатых деревенских, начал курить папиросы и жевать табак, обзавелся грубыми приятелями, распробовал вкус задорной кабацкой драки, и вообще стал весьма похож на местного. Нижний Плард принял его, намотал на свое веретено.
Погода сделалась прохладнее. В этих краях не бывает морозов и снегов, но и жара не постоянна. Теперь с моря летит рваный зябкий ветер, а с серого неба – освежающая водяная пыль. Я больше не хвалюсь торсом, которым можно валить дубы, и ношу плотную куртку очень большого размера. В портовых кабаках я хлебаю ром ведрами, и завсегдатаи искренне восхищены мною. В один из вечеров меня разыскивает шустрый быстроглазый парнишка, и сообщает новость, которой я надеялась не дождаться. Я отдаю ему заслуженные монеты, и от злости переворачиваю тяжелый стол с ногами-бревнами. Грохот обрывает все прочие звуки, включая музыку и чавканье, и мне несколько неловко. Чтобы не вредить образу, я делаю над собой усилие и удерживаюсь от извинений. Я молча покидаю таверну, унося свою зверскую рожу с торчащими зубами, и звуки возобновляются за захлопнутой дверью.
Храм похож на белую скалу. У него головокружительные размеры, простая прямоугольная форма и пологая односкатная крыша. Его стены снизу доверху покрыты причудливыми барельефами – реалистичными и фантастичными этюдами, перетекающими один в другой, сплетающимися линиями, сцепляющимися углами. Стены истыканы крошечными оконцами, почти как небо – звездами, а небольших дверей с двумя узкими створками – двенадцать штук в одном лишь фасаде. С противоположной стороны дверей столько же, а по бокам – по шесть. Внутри – колоссальный зал, пронзенный великим множеством лучей оконцев. Храм не делен на этажи, и высота потолка делает людей мелкими и незначительными. Внутренние барельефы в точности повторяют наружные. В центре высится белый мраморный обелиск, покрытый высеченными словами древних молитв, благословений, заговоров, клятв, абсолютно не интересных богам, но чтимых людьми. Как кусты роз по саду, по залу разбросаны алтари богов, похожие на маленькие, обильно декорированные беседки на невысоких постаментах. Белые мраморные фигуры богов в «беседках» подсвечены тонкими длинными свечами, источающими аромат ванили.
У алтаря богини чадородия – оживление. Люди в нарядных одеждах окружают его цветными всплесками, разрывая общую храмовую белизну. Издали они напоминают букет, брошенный на снег. Жених и невеста в черных балахонах стоят перед жрецом в белой мантии. Со спины жених и невеста неотличимы друг от друга. По окончании церемонии они скинут капюшоны и станут разноликими мужем и женой. Вернее, скинули бы и стали бы. На самом деле я не позволю завершить церемонию.
- Ах, мерзавец! – вскрикиваю я громко, почти надсадно, встав невдалеке. – Подлец!
Я взмахиваю руками и притопываю ногами. Я выгляжу девицей, привычной Хальданару, но одета как жительница Зодвинга. Мое лицо перекошено от отчаянного возмущения. Люди настолько обескуражены моим поведением, что молчат и не шевелятся. Даже жрец застыл, глядя на меня, как на исчадие кромешного безумия. Кричать и ругаться в священном месте? Непостижимо!
- Гоните прочь мошенника! – воплю я, тыча пальцем в Беленсиана, ошарашенного в той же мере, что и остальные. – Он лжет этой бедной благородной деве! Прикидывается любящим, а сам хочет лишь денег!
От группы людей отделяется фигура грузной дамы, пришедшей в себя раньше других.
- Да кто ты такая? – возмущенно взвизгивает она. – Сумасшедшая?!
Я делаю бойкий шаг ей навстречу, задирая подбородок.
- Жена этого притворщика! – заявляю высокопарно, будто о своем высоком чине. – Негодяй сбежал от меня в Плард в поисках наживы, но я его разыскала.
Беленсиан держится ладонями за голову и пригибается плечами, как если бы в него летели палки. Невеста стоит, опустив глаза. Она хорошенькая, скромная, глупенькая, равнодушная. Пока родители совершали поездку в соседний город, она позволила ушлому стражнику соблазнить себя. По возвращении родители получили небольшой, но вполне характерный, не вызывающий сомнений живот. Ушлый стражник уже распланировал, как распорядится богатым приданым, но мать девушки (сейчас взирающая на меня могучим тяжеловесным зверем) была так возмущена его наглостью, что сразу размозжила ему череп гранитным подсвечником. После этого на улицах нижних районов начались поиски кандидата в мужья – непритязательного мужчины, который не побрезгует взять порченую девицу и чужого отпрыска. Главным критерием отбора было внешнее сходство с осеменителем, чтобы родившийся ребенок не вызывал вопросов у благонравной общественности. Отметались законченные пьяницы, очевидные болваны, совсем уж неотесанные грубияны и явно хворые страдальцы. Провидец, складно и с огоньком ораторствующий перед насмехающейся, но внемлющей толпой, показался не худшим вариантом. Он выглядел, как чудище, но от него не несло перегаром и заскорузлостью, он не сплевывал поминутно себе под ноги, и не стал сходу называть вероятную тещу маменькой, что дало ему дополнительный плюс. На Беленсиана обрушилась главная удача в его жизни. Вожделенная богатая невеста сама приплыла к нему в руки.