- Растворись.
Тот не поднимает головы, продолжая монотонную возню с бусами из абрикосовых косточек. Достопочтимый Владыка гильдии жрецов совсем не пугает его – его в последнее время никто из людей не пугает. Хальданар суров и горяч. Его ноздри раздуваются, челюсти каменно сжаты. Его раздражает сам факт визита, а тут еще этот…
- Эй, Перьеносец… - гадливо начинает он, а я встаю, и жестом обрываю его.
- Говори, зачем пришел, - предлагаю улыбчиво.
- Ты знаешь, зачем, - рубит Хальданар, шагая вглубь нашей трухлявой комнаты.
- А ты все-таки скажи, - я улыбаюсь шире. – Если даешь обещания, которые не можешь выполнить без помощи, так умей о помощи просить.
Он так свиреп, как будто я в чем-то виновата, или Эйрик в чем-то виноват. У него глаза, как трещины, из-под насупленных бровей их не видно. Я подбираюсь к нему мягкой поступью, кладу руки на грудь. Он отшатывается, будто у меня раскаленные булыжники вместо ладоней.
- Латаль, ты либо на моей стороне, либо нет, - хрипит он. – Либо участвуешь, либо нет. Брось свои развлечения. Я уже поговорил с городничим, поздно отказываться.
Как же быстро он ко всему привыкает! Куда ни ткнется – тут же свой. Роль важного человека уже так присохла к нему, что он берется решать проблемы властителей. Только вся сила его – во мне, и от этого не уйти.
Плардовцы наглеют, распускаются. Они держат Зодвинг за горло своими вояками и данью, и теперь желают дочку городничего в плен – для дополнительных гарантий. Городничий в панике, ради единственной дочери готов кланяться до земли, а если главе города кому-то и кланяться, то тогда уж главе духовенства. Хальданар не смог отказать себе в удовольствии пообещать ему, что сбережет девицу, но теперь он должен найти ей замену, а заменить ее могу лишь я. Внешность у нее специфичная, первую попавшуюся бродяжку за нее не выдать.
Я льну к груди, беспокойной под мешком балахона, тычусь носом в тесный вырез, пытаясь дотянуться до запаха кожи. Хальданар, дергая кадыком, глядит поверх моей макушки на Эйрика, занятого бусами – абсолютно равнодушного к ситуации, похожего на ребенка с побрякушками, которого не заботят дела взрослых.
- Я не нахожу в твоей голове благодарности, - шепчу я, подняв невинные глаза. – Почему ты не думаешь о том, чем заплатишь мне за услугу?
- Потому что я не буду платить.
Он отодвигает меня решительно и резко, я даже слегка теряю равновесие. Ослабшие растекшиеся ноги вынужденно просыпаются, впиваясь ступнями в пол. Эйрик отрывается от косточек, возмущенно дрогнув. Глубины его организма не приемлют грубостей к тем, кто выглядит, как женщина. Хальданар машет передо мной указательным пальцем, как ментор при нравоучениях.
- Ты меня втянула в эту ерунду, Латаль, - шипит он агрессивно. – Ты – со мной, всегда со мной, поняла? Не я это решил, ты решила, вот и не отнекивайся. Наглый дух, думаешь, можно влезать в дела людей наполовину? Хочу – участвую, не хочу – не участвую, так ты думаешь? Нет, дорогая, любимая гадкая сущность. Раз ты меня выбрала, то и работай на меня теперь. Обоз с данью отправляется через два дня, и ты должна быть там. Игрушку можешь взять с собой.
Замолкнув, он вылетает за дверь, будто за миг до вспышки пожара, набрасывает капюшон, и слишком стремительно, чтобы не терять в важности, шагает прочь. Ему принципиально удалиться, не дав мне ответить, и я посмеиваюсь, неторопливо возвращаясь к амулетам. Эйрик отложил свои бусы, и глядит на меня с недоуменным ожиданием.
- И что? – спрашивает он сухо.
Я счастливо улыбаюсь, подкидывая горсть монеток к потолку.
- Он знает, что я не посрамлю его перед городничим, - отвечаю весело. – Потому ведет себя так дерзко. Но он знает и то, что платить все-таки придется, и потому заранее зол.
Монетки валяются вокруг, и мы в центре денежной клумбы. Раньше Эйрик скрипел бы нутром от неподобающего обращения с деньгами, а сейчас ему все равно. Он утратил свою отменную скрупулезную жадность, его страсть к наживе остыла до пепла.
- Мы едем в Плард? - уточняет он со скукой.
Я швыряю в него деревянную бусину, и сразу еще несколько. Бусины мягко врезаются в его рубаху, падают на пол, и разбегаются по сторонам, как пугливые жучки. Эйрик не обращает на них внимания.
- Хочешь быть любовником дочки городничего? – я хохочу, швыряя в него кучку чаячьих перьев, но те лишком легкие, и оседают на стол, не долетев. – Раньше полжизни отдал бы за такое!
Он встает из-за стола, устав от глупых амулетов и моего глупого поведения. Одно из перышков все же добралось до него, и теперь белеет на расслабленном плече.
- Хочу, - говорит он тихо, и отворачивается.
На самом деле, он по-прежнему ничего не хочет.
- Плардовцы смели Венавию.
В просторных апартаментах Хальданара чахнет единственная свечка, и мы с ним прячемся в полутьме. Мы пьем холодный мятный отвар, и крепкий маслянистый запах заполняет углы.
Сегодня Минэль сообщила мне, что город на западе сдался на милость победителей, удумавших подмять под себя территории по эту сторону моря, иссушить их и обескровить, сгрести их богатства в свои закрома. Венавия – это огромная земледельческая община, тамошние пахари не очень-то сопротивлялись. Теперь они будут выращивать урожай для Пларда, а Плард пока выберет и сметет еще какой-нибудь город. А потом еще, и еще, пока не сломает зубы о кого-то упорного и удалого.
- Их сожгут, - бормочет Хальданар из своих мыслей, которые совсем о другом. – Не вечно им одним жечь…
До отправления обоза остается несколько часов, и его корежит от всего этого предприятия. Его злит унижение, которое терпит Зодвинг, и еще больше злит то, что я уезжаю далеко и надолго. А еще больше его бы злило, если бы я оставалась. У него в душе хаос – буран, землетрясение, шторм, несварение желудка – все сразу. Он не стал зажигать больше свечей, потому что не хочет меня видеть. Он так сильно хочет сжать меня в смертельных объятиях и целовать до обморока, что не хочет видеть. Я пришла для того, чтобы сообщить о Венавии и попрощаться, а не для того, чтобы мучить его, но все равно мучаю. Мне самой тяжко, человеческое сердце ноет. Мне придется оставить его одного, без возможности спрогнозировать встречу, и глупенькому человеческому сердцу кажется, что я оставляю его навсегда. Мы сидим по разным краям комнаты, и не смотрим друг на друга, а запах мяты такой сильный, что у меня уже кожа будто бы в мятной пленке. Наверное, тут весь интерьер в этой пленке, включая пламя свечи.
- Только не пытайся лобызать меня перед уходом, - ворчит Хальданар, уткнувшись в кружку. – Твои губы опоганены, меня затошнит.
Я вся опоганена, не только губы… Я посмеиваюсь над этой бредовой мыслью, хотя мне грустно, очень грустно. Я не хочу оставлять здесь без присмотра то, что безраздельно мое.
Хальданар вынимает из кармана бубенец, и энергично громыхает. «Перекинься в Доротею» - слышу я его мысль, и перекидываюсь. Мои телеса расплываются по стулу и свешиваются вниз, лохматые угольные брови и усики выгодно оттеняют большие красные щеки, громадная грудь возлежит на шаровидном животе. В декольтированном красном платье я похожа на очищенный от корки арбуз.
Не успевает смолкнуть бубенец, как Тэсса в мальчишечьем образе входит к нам из смежной комнатушки. Вид у нее помятый, но бодрый – она спала, но мгновенно проснулась, как надлежит старательным, хорошим слугам.
- Да, господин? – обращается она кротко, глядя в пол.
Поросенок-заместитель больше интересовался ее естественными отверстиями, нежели чем-то еще, а манерам и усердию ее научил Хальданар. Он оказался требовательным Владыкой, я даже не ожидала.
- Вот твоя новая госпожа, - говорит он хмуро. – Поедешь с ней.
Девчонка не сдерживается – вскидывает глаза. В них – недоверие и слезы, и перечеркнутый шалашик на ее щеке дополнительно перечеркивается соленой дорожкой. Тщедушное тельце слабнет от подлинного горя, и она едва не оседает на пол. Она ничего не говорит и ничего не думает, просто беззвучно рыдает, будто находясь в конечной точке своего существования. Она уверена, что влюблена в прекрасного и сильного Владыку, спасшего ее от Поросенка, и что любовь ее вечна, а преданность самоотверженна. Ей казалось, что у нее все правильно наладилось, что она обрела свое место в мире и имеет какую-то значимость, а теперь обожаемый господин вдруг отсылает ее.