- Оставь пока, - мутно говорит один из капюшонов. – Потом решим.
Они расходятся – у них много дел. Много тел, среди которых могут таиться живые.
- Здесь еще девчонка! - выкриком сообщает новый капюшон, выходя из-за деревьев с Тэссой в охапке.
Он тащит ее с таким усердием, будто бы она сопротивляется. Кто-то из капюшонов машет ему в нашу сторону, веля усадить ее с нами. В сгущающемся мраке она такая бледная, что сможет освещать округу, если побелеет еще чуть. Сначала она смотрит на меня с недоумением, а потом находится. Человек с нажимом сажает ее в траву, и она заваливается, потеряв равновесие.
- Эй, - мрачно корит его соратник. – Она тоже ребенок.
- Угу, - ухмыляется человек. – Аж топорщится.
Тэсса трясется, как если бы вокруг внезапно образовалась зима. Ее страх осязаемый и липкий, я почти чувствую его вкус во рту. Она не издает ни звука, но это только потому, что страх пережимает ей звуковые источники.
- Сестренка? – бормочет Эйрик смешливым тоном, откидываясь на землю. – А почему не дочка?
Понятия не имею. Наверное, ты воспринимаешься мной слишком молодым для папаши.
- А я хочу дочку, - нетрезво смеется он. – Всегда хотел.
Ну, прости, это тебе не суждено.
Он сипло хохочет, елозя макушкой по зеленому лесному подшерстку; его щеки начинают отливать румянцем, а отросшие волосы склеивает пот.
- Стрела отравлена, - говорю я тихо, обращаясь к Тэссе. – Через день у него не будет кисти, через два – руки, а через три он умрет.
Малявка вскидывается на меня, просыпаясь. Ее глаза вдруг становятся большими и выразительными, хотя сроду такими не были.
- Противоядие, - шепчет она, и замолкает, безвольно закусив губу.
«Противоядие» - мысленно повторяю я. Жрецы не только совершают кровавые ритуалы и хозяйничают в правительствах, они еще и врачеватели. Если бы мы встретили жрецов, они бы помогли.
Серый капюшон приближается к нам, присаживается на корточки. Это ряженая Минэль, и из кармана куртки она извлекает крупные кусачки.
- Мне нечего здесь делать, - говорит она почти неслышно, перекусывая стрелу, плененную ладонью. – Я вернусь в горы, и расскажу все Хальданару.
Нам не хватает участия бога войны. Может, от сущности битвы тут было бы больше проку, чем от сущности слова и сущности вина…
Она вытаскивает древко из плоти, и только теперь Эйрик замечает ее. Она перетягивает раненую кисть куском полотна, и он воспринимает ее участие как должное. У него уже жар – яд действует быстро. Он помнит, что капюшоны – не друзья, но это не интересует его.
Минэль отходит за деревья, принимает естественный облик, и удаляется в Межмирье. Наемники собирают стрелы, распрягают убитых мулов. Плард близко, может нарисоваться патруль, и лучше бы увезти украденное поскорее. Правда, с такой крупной добычей поскорее у них точно не получится.
- Что будет? – полуобморочно бормочет малявка, обнимаясь с коленями. – Что же будет?
Она до склеенных кишок боится, что ее снова будут использовать так, как использовал свиненок-заместитель в школе. Бестолковый потуг свести счеты с жизнью был сегодня спровоцирован скорее этим страхом, нежели чем-то еще.
Монотонный человек жестом велит вставать и двигаться к повозке, и мы подчиняемся. Эйрик идет неплохо, даже бодро, но его походка напоминает какой-то скованный подергивающийся танец. Забравшись под навес, он разваливается на привычной перине, а мы с Тэссой садимся рядом. Некоторое время сидим статично, а потом начинается качка движения.
- Куда мы едем? – бормочет малявка. – Куда едем?
- В их лагерь, - отвечаю тихонько, цедя сквозь зубы.
- А что потом?
- Не знаю! – я резко раздражаюсь.
- Ты же сущность, - лепечет она с давлением. – Ты общаешься с богами…
Понимала б чего, дурища. Общаюсь я, как же. Все боги только и делают, что зазывают меня на рауты.
Логово головорезов - у Змеиного озера, доберемся мы туда глубокой ночью, ближе к утру. Есть смысл разместиться удобнее.
- Спи, - говорю я Тэссе. – А я пока подумаю…
О чем подумаю? Что тут думать? Нас предъявят заказчикам-венавийцам, а те решат, что с нами делать. Отпустят ли нас? Вполне вероятно. Мелкая девчонка, девчонка-отрок, и умирающий бывший каторжник – что мы можем? Кому мы можем быть опасны? Кому мы можем быть полезны? Да никому. Только гильдии жрецов Зодвинга есть до нас какое-то дело, а для остального Мира мы – труха.
Эйрик хохочет, блаженно потягиваясь на перине.
- Эй, Латаль, - зовет он счастливо. – Мы качаемся, как в лодке. Но тиной не пахнет, и звезд нет. Почему звезд нет, Латаль? Я звезды хочу, луну хочу. Ветер, и чтоб тиной пахло. Чтоб как в лодке, Латаль…
Его лоб пышет жаром под моей ладонью. Я молча отрываю кусок ткани от подола малявки, поливаю водой из бутыли, кладу на его лоб. Не потому, что в этом есть какой-то смысл, а потому что это принято.
- Мне так хорошо! - сообщает он энергично, и рывком садится, сбрасывая тряпку. – Это так здорово – просто ехать! Просто лес вокруг, сверчки! Филин ухает, слышишь? Здесь гор нет, Латаль. Наконец-то!
Да, яд на основе сока землецвета – веселый убийца. Сегодня тебе хорошо, а завтра будет куда хуже.
- Эй, - он толкает меня плечом. – Ты на меня похожа. Сестренка!
Его глаза болезненно блестят, губы дрожат улыбкой, ноги елозят по соломе, сгибаясь и разгибаясь. В нем полно сил, а деть их некуда. Будь мы не в повозке, он бы сейчас начал бегать кругами. Мысли в его голове четкие, но угловато-раздельные, похожие на осколки разбитой вазы. Ему идет на ум то лодка, то желтые сапоги, которые у него были в детстве, то кузина, которая пыталась его растить и воспитывать. То деревни долины, то кабацкие попойки, то невеста из верхнего Пларда. И снова лодка, лодка. Она сдержанно качается у берега, привязанная отсыревшим тросом, а на дне валяется несколько птичьих перьев. Небо над ней рассветное – голубовато-белесое, а вода в реке серая с серебром. Актеры в балагане ходят на руках и кувыркаются в воздухе, кузина толчет разваренную тыкву в кашу, нищий старик с бородавкой на носу обгладывает косточки украденного петушка. Босые мальчишки дерутся под кустом сирени, в окошко тюремной камеры видно кусок мостовой и конские копыта, рыжеволосая красавица выгибается и стонет на лавке общественной бани. Медные монеты с дырочками посередине нанизаны на нитку. Если не шнуровать рубаху на выступление, женщины заплатят больше. Если помочь пекарю натаскать воды, он пустит переночевать в свой сарай. Если сказать девице не стонать так громко, может, в следующий раз их не выгонят из бани. В его голове толпятся разрозненные обломки прошлого, а из настоящего там только я, и немного Хальданара.
- Ты не думала выбирать, - говорит он с пылким присвистом. – Собиралась ждать, когда он прогнется, и все ждешь.
Конечно, я не думала выбирать. Я беру обоих, и только так. А Хальданар прогнется, никуда не денется.
- Поспи, пожалуйста, - говорю спокойно. – А я с тобой полежу.
Я ложусь рядом, пытаясь увлечь его своей пятилетней ручонкой, но он остается сидеть.
- Жрец думает, что он всем лучше меня, но он самомнением хуже. Гордость его жрет.
Я сижу за ним, и медленно глажу его спину, облепленную влажной рубахой. Под рубахой сердце скачет часто-часто, будто выловленная рыба бьет хвостом по ведру.
- Нет, не похоже на лодку, - сообщает он, активно озираясь по сторонам. – Не качает, а просто трясет.
Тэсса косится на него с опасением, и отсаживается в сторонку, словно у него нечто заразное.
- Никого не бойся, Тэсса, - говорит он. – Она тебя от всех защитит. Только ее бойся.
Защитница из меня аховая, как мы сегодня выяснили. Какой удар по самолюбию сущности! Как гадко, когда предвидишь беду, а предотвратить не можешь! Какой упрямый говнюк был Бруст!
- Эй, малявка, - у меня, вроде бы, начинает формироваться некая идея. – А давай ты будешь плардовской служанкой?
Та взирает на меня с мертвенным ужасом. Ей думается, что ее собрались отправить в услужение к какой-то шишке, где, разумеется, ее будут использовать по-поросенковски. Ну а как еще-то? Ох, мягкая же голова у этой девчонки.