Эйрик плетет жуткую околесицу – на ходу сочиняет сказочный вздор, в который иногда, под настроение, так любят верить люди. Что бы он ни наплел, пересказывать его истории будут еще неправдоподобнее, и еще охотнее будут верить. Тем более что для такого великого города прибытие легендарного героя – вполне закономерное явление. Куда ж еще ему прибыть, если не сюда?
Эйрик облачен в белую тунику наподобие жреческой, которую мы сшили, закончив со знаменем. Белизна эта так сочетается с его чернявым обликом, что у меня слабеют чаячьи ноги. Его выступление так энергично, что напоминает грозовую тучу, заряженную сотнями молний. Я не знаю, какой прок будет от его знойных экспромтов, но это, на самом-то деле, не столь важно. Главное, что мой любимый снова живет.
«Они пойдут на Тонь, - ловлю я сообщение от чайки, с размаху севшей рядом. – Выступят под новолунье».
На перьях у нее – клочки паутины, а в клюве – золотая монета.
«Тебе» - поясняет она, и аккуратно кладет монету мне под киль.
Я внутренне улыбаюсь. Спасибо, Минэль. Мне приятно, что ты одобряешь мое намерение вступить в человеческий брак. Мне приятно, что ты не потешаешься надо мной, а добродушно радуешься, хоть на тебя это не очень-то похоже.
Мы не планируем пышный праздник, но надо дать денег жрецу одного из храмов, чтобы нас поженили вне очереди. Ожидание может затянуться на много недель, а Эйрик не хочет ждать и нескольких дней. Он хочет прямо завтра, а лучше сегодня. Ему кажется, что вот-вот на порог нашей хижины ступит герой его россказней, и спутает планы. Что займет и тюфяк, и сердце, и время, и вообще заслонит половину света массивным станом своим.
«Тонь» - с задержкой повторяю я за Минэль.
Это город, размазанный по верховью реки, расположенный далеко на юге. Добираться туда, конечно, будут по воде, а потом с удобством вывозить добычу многочисленными судами. Город стоит среди леса, и сделан из леса – он может пышно гореть, и полностью исчезнуть. В этом случае фрагмент благородного болотного оттенка придется извлечь из нашего лоскутного знамени.
Площадь многолюдна, подвижна, текуча. Большая часть публики торопится по своим бесконечным делам, но некоторая группа окружила сказателя, и слушает с интересом. Там есть несколько скитальцев, которые затем понесут весть о Ставленнике бога по просторам и умам; есть мальчишки, которые начнут играть в Ставленника, когда им надоест играть в непобедимых воинов. Когда-нибудь ведь им надоест.
- А у него есть меч? – с любопытством спрашивает один малыш, жмущийся к трибуне, и задирающий на сказателя лохматую головенку.
- У него есть большой нож, - говорит Эйрик свою первую чистую правду в этом выступлении. – С крупными рубинами в рукояти. Каждый раз, когда нож вскрывает чье-то горло, кровь жертвы превращается в новый рубин.
Он делает короткую паузу, собираясь с мыслями, и продолжает:
- Ставленник взмахнет ножом в горах Зодвинга, и жертва падет замертво в Пларде, в лесу, или вообще за морем. Он может убить даже орла в небе, даже сущность в Межмирье, не вставая со своего трона.
Даже сущность, толкуешь? Что-то ты совсем заврался, друг. Притормози чуть-чуть.
- А если простой человек попытается коснуться страшного ножа, - вещает Эйрик приглушенно-таинственно, - то получит это, - он вынимает увечную руку из длинного рукава, и демонстрирует культю, обмотанную белой тканью.
Мамаша мальчика ахает, берет сына за шиворот, и ведет от трибуны. Тот сопротивляется – ему сейчас стало по-настоящему интересно, но мамаша непреклонна. Эйрик провожает их внезапно жестким взором, и запевает про Мудрейшую Книгу, в которой Ставленник делает записи относительно своих бесед с богом, и в которой хранятся такие секреты, которые сведут с ума каждого простого человека, если тот осмелится в нее заглянуть.
«Ты уж не угробь его, - тихонько звучит Минэль в моем сознании. – Хороший ведь».
Я удивленно кошусь на нее круглым птичьим глазом.
«Ты ли говоришь мне это, милая? Ты же терпеть не можешь людей. Они слабые, вечно болеют и хотят чужую жену, у них противные голоса, и от них дурно пахнет».
В моем сознании возникает ее теплая усмешка.
«Не все – такие, - отзывается она с лаской. – Этот – другой».
В человеческом обличии я бы обняла ее сейчас, а так лишь легонько касаюсь клювом ее клюва. Внизу, под нашей статуей, симпатичная девушка дарит обаятельному сказателю цветы, и пытается шепнуть ему на ухо комплимент. Ну, вот, начинается.
========== 18. ==========
Когда Клеменс была молодой, как Эйрик сейчас, она очень интересовалась всякими историями. Ни музыка, ни игры, ни кавалеры, ни даже всхожесть семян селекционных культур не занимали ее так, как сюжеты, приносимые странниками, и отдаваемые за монету и кувшин простокваши. Самой любимой была история о гончаре, который случайно создал волшебный горшок. Любая пища, жидкость, курево, помещаемые туда, приобретали чудесные, и совершенно непредсказуемые свойства. Можно было положить в горшок обычную морковку, а вынуть оттуда морковку бессмертия. Или сухарь слепоты. Или воду знания всего обо всем. Или укроп птичьих крыльев. Или кашу оспы. Компот безумия. Горошину излечения от всех болезней. Кочан выдающегося ума. В общем, абсолютнейшая воля случая. Люди, прознав о чудо-горшке, разделились на два лагеря – желающих уничтожить его от греха подальше, и желающих тотчас опробовать его на себе. Вторых было значительно больше. Любые таланты! Любая красота! Любая сила! Хоть рыбьи жабры, хоть свиной пятачок! Все желающие верили в свою удачу, в то, уж они-то заслуживают положительный эффект, а не гангрену и куриные мозги. С каждым часом гончар становился богаче и богаче, потому что жаждущие испытать судьбу не иссякали, а значит не брать с них деньги – просто кощунство.
Весть о невероятном сосуде облетела все равнины и горы. Те, кто попроще, стремились опробовать диковину, или посмотреть, как ее опробуют другие. Те, кто с претензией на высокий интеллект, строили гипотезы относительно природы явления, и пытались рассчитывать вероятности. Искали систему, закономерность, которая стала бы ключом ко всему. Ставились опыты, кропались дневники наблюдений, выводились формулы, писались трактаты. Мудрецы и ученые мужи со всех краев света соперничали за право заниматься горшком, и мечтали увековечить свое имя на монументе великой разгадки. Шум не стихал много лет, но горшку это было неинтересно. Он все так же выдавал дозу волшебства абсолютно случайно, оставаясь объектом восхищения азартных людей, и объектом ненависти людей осторожных. Закончилось все резко, и до обидного безрезультатно. Маленький сын гончара съел ягоду, попавшую в горшок, и сделался полностью обездвиженным навек. Тогда гончар разбил проклятую посудину, выбросил всю глину и весь инвентарь, и навсегда завязал с ремеслом. Никакого приближения к разгадке так и не произошло. Клеменс не полощет себя в минувшем, но эту сказку отчего-то помнит. Может, оттого, что с нее началось увлечение зельеварением, которым она забавляла себя в перерывах между грядками, заготовками и сном. Я не могу воссоздать для нее волшебный горшок, потому что подобного волшебства не существует, но я могу подарить ей точную внешнюю копию того сосуда – просто как знак небезразличия к ее интересам. Я заказала горшок у хорошего мастера, скрупулезно изобразив на пергаменте форму и узор, извлеченные из воспоминаний Клеменс. Это не совсем в традициях, но я собираюсь сделать ей символический подарок на свою свадьбу. Дабы закинуть плюсик в корзину моего облика в ее глазах.