- Плард-завоеватель только берет, - говорю я, стоя у пустоты окна. – Отбирает, выгрызает, высасывает. Ему не покоряются, а лишь делают вид. Когда Плард даст городам что-то более значительное, чем золото, ему покорятся по-настоящему. С любовью!
- Угу… - бурчит Хальданар. – Значительное…
- Мессию! – восклицаю я, но патетика не делает меня убедительнее для него.
Он молчит, и задумчиво покусывает сгиб большого пальца. Он полагает меня игруньей, которой везде одни авантюры да забавы.
- Люди – не такие простаки, - возражает он, выпустив палец из зубов, и прижав его к губам.
- Поверь мне, люди еще проще!
Он не спросил меня о Перьеносце – не просто не спросил, а чистосердечно не подумал. Забыл о нем. Слишком незначительная сошка.
- Латаль, - говорит он, поворачиваясь к проему спиной, и присаживаясь на шершавый гранитный подоконник. – А что ты сделаешь, если я кого-нибудь полюблю?
Его вопрос праздный – никого он пока не полюбил. Только гильдию свою, приближенных жрецов, и осведомительницу Минэль.
- Например? – я посмеиваюсь, не относясь к теме всерьез.
Он невинно жмет плечами, и выдает с улыбкой:
- Ну, например, Минэль. Она же мне подходит.
Это верно. Сущность слова, постоянно навещавшая его, пока меня не было рядом, подходит ему больше сущности вина. Ведь ему придется произносить так много слов, когда он станет верховным жрецом и живым идолом! И да, ее я не смогу убить, в отличие от любого человека, подобравшегося к нему слишком близко.
Ночь скрипит на зубах. Погода в Пларде делится на два типа – ветер с моря, и ветер с пустыни. Бывает и ветер с леса, но это нейтральная погода, она не отмечается. Сейчас полный штиль, но воздух еще скрипуч и резок. Таким же станет мое настроение, если Хальданар продолжит говорить глупости.
- Так что дальше? – спрашивает он, не став продолжать. – Я должен показать им чудеса, чтобы они не разуверились?
Сидя на подоконнике, он невысок, и я с удовольствием ложусь щекой на его макушку, на пропахнувшие солнцем волосы.
- Ты никак не поймешь, - бормочу я, обвивая руками твердые, но не сопротивляющиеся плечи. – Что это не авантюра, спектакль или афера. Что ты – не дутая знаменитость, созданная сказками и пропагандой. А настоящий протеже бога власти. Реальный! Как думаешь, почему Минэль тебе помогает? Ведь сущностям нельзя вмешиваться в дела людей! Она выполняет задание своего бога. Дурачок…
Но он не верит. Что можно вот так просто явиться, и положить конец сражениям, взмахнув светозарной мантией. Заставить людей объединиться, сомкнув кольцо вокруг общего героя. Вместо независимости предложить им мессию.
- Любой успех начинается с веры в него, - говорю я, выпуская Хальданара из объятий, к которым он равнодушен. И добавляю шутливо: - Эйрик потерпел фиаско на своем поприще, потому что считал себя шарлатаном.
Он слишком плотный и неподвижный. Как ночь, и как вода в пересыхающем пруду. Он не чувствует активности, нити, задачи, выбора. Просто везунчик, которого несет на гребне волны – хорошо несет, высоко, бойко, но извне, а не изнутри. По всей жизни проносит – без полноценного вовлечения. Идеальный Ставленник, честно говоря! Куда хочешь, туда и ставь…
- Тебе надо познакомиться с одним человеком, - говорю я убежденно, шаркая подошвой. – Который знает, что такое настоящий мир. Настоящая благодать души, подсвеченная гармоничной осью снаружи. Она поможет тебе понять, что ты занимаешься не ерундой. А еще она очень красивая! Она так хороша, что я разрешу тебе полюбить ее, если захочешь!
Хальданар усмехается шутке, и ничего не отвечает. Ему хочется лечь спать, но не при мне, а я не ухожу. Прижавшись виском к оконной раме, он размышляет о том, нужно ли ему больше охраны, и должен ли кто-то пробовать его еду и питье.
- Нет, - отвечаю я на размышления. – Во дворце Владыки Торнора на тебя не покусятся. Это был бы слишком опасный скандал.
- Зодвинг для них – ничто, - возражает он вяло. – Ресурс без права голоса.
- Не с Зодвингом, - я беру его руку, и ненавязчиво тяну по направлению к кровати, но он не двигается с места. – С народом.
Он все-таки поднимается, и без энтузиазма следует за мной. Тянется за руку. Он ждет, что сейчас похотливая сущность начнет приставать к нему, лезть под тунику и лапать везде, а квелый настрой помешает ему качественно ее шугануть. Я знаю, как добавить его отдыху комфорта. Я становлюсь пушистой белой кошкой, и сворачиваюсь в клубок среди подушек кровати. Он сразу зримо расслабляется, и ложится рядом.
========== 20. ==========
Клеменс сразу отказалась жить в городе, назвав его смрадным отстойником. Я люблю Плард, но не обиделась на нее, поскольку люблю верхний Плард с его белокаменными особняками, а не трущобы, похожие на один громадный барак из рассохшихся досок. Я могла бы наворовать денег на жилье в более-менее пристойном торговом квартале, но наша огородная венивийка выбрала ферму. Кукурузное поле, кричащие индюки, мозолистые крестьяне в соломенных шляпах, мытье в кадке под открытым небом – вот она, идиллия. Мы арендовали две комнаты в просторном доме большой суматошной семьи, и Клеменс вспомнила счастье держать в руках мотыгу, а мы с Эйриком больше полюбили нашу работу по внедрению Ставленника в умы и сердца людей. В свободное от прославлений время мы с ним прятались от фермеров и индюков на берегу реки, в искристом ее течении, в сочной махине леса. Мы даже построили шалаш в лесу, и разок заночевали там, но наутро Эйрик ныл, что у него затекла шея, вступило в спину, стреляет в колено и першит в горле, и менять добротную кровать на настил из веток мы больше не стали. Если приходить в дом попозже, когда хозяева уже завязали с вечерним пением под недозрелое вино, то все нормально.
От города до фермы недалеко – можно пройтись пешком, не утомившись. Мы с Хальданаром шагаем бодро, как дети, направляющиеся на рыбалку. Я – в голубом платье, он – в темном балахоне с капюшоном, призванном служить маскировке. Он не хочет общения с заинтригованным людом, не хочет пожинать славу. Мы идем знакомиться с Клеменс, потому что меня тянет их познакомить, а его утомляет дворец Владыки, и весь тамошний быт. Он желает зелени, а не белизны. Земли, а не мрамора. Воздуха, а не духов. Мое общество ему приятно, оно его не дергает. Не вызывает бурь, разрядов, напряжений. Он шагает со мной, как с сестрой – связанный некой историей, и не более. Будто я кошка, а не женщина. Будто не было у нас иглы, постели, слез. Вернее, были, но переработались в приятельство, как опавшие листья – в перегной. Удобрение для будущей жизни. Ему хорошо сейчас, он чувствует себя свободным – от гильдии, от меня, от человечества. У его сандалий очень тонкие подошвы, и он чувствует нагретый грунт под ногами – утрамбованную волнистую колею. Его лицо чувствует солнце – резкие лучи, прилипающие к коже, как расплавленный воск. Небо такое пронзительно-яркое, что жжет глаза. Травы такие пахучие, что хочется пробовать их на вкус.
Сейчас полдень, наши крестьяне обливаются потом в своих шляпах, и ждут обеда. Клеменс среди них нет. Из разума старого мужчины, который потеет в поле скорее в качестве талисмана, чем рабочей силы, я извлекаю знание о том, что она ушла на прогулку в лес вместе с Эйриком. Что отправились они недавно, менее часа назад, прихватив с собой мешочки для трав и еду для обеда. Что вернутся они нескоро, в общем. Это досадно.
Чудоносец наш выразил желание учиться травничеству. Сказал, что вдоволь намаялся ерундой и гадостями, и пора ему позаниматься чем-нибудь достойным. Клеменс встретила его идею с восторгом – людей, почитающих растения, она любит почти так же, как сами растения. Она взялась водить его по лесу, отыскивая ценные кустики и былинки, выбирая самые подходящие листики и побеги, демонстрируя их правильную заготовку. Потом они сушили добычу, связывая невзрачные венички и развешивая в сарае на перекладине, раскладывая пучки на нагретых досках. На кухне они кипятили отвары (порой зловонные); толкли свои веники в порошок, делали из них мази, смешивая с водой и маслами. Настаивали семена и корешки на самогонке. Эйрик постигал науку добросовестно, но будь венавийка учителем танцев или математики, он вникал бы ровно с той же отдачей. Ему неважно, во что вникать, главное – быть при деле. Когда он при деле, он чувствует, что у него есть будущее.