- Показать тебе шалаш? – предлагаю Хальданару, раз запланированное знакомство пока не сложилось. – Он роскошный! Не как те, в которых мы ночевали, когда плыли в Плард. Из него ноги не торчат, и он смешан с зарослями - так, что не сыщешь.
Хальданар улыбается и одобряет. У него превосходное настроение – как у работяги в долгожданный праздник. Он легок и игрив сегодня, и, предложи я ему охоту с сачком на васильковых стрекоз, он бы с удовольствием согласился. Вознамерься я нарядить его в венок из цветов, в бусы и погремушки, раскрасить лицо свеклой и сажей, он бы не воспротивился. Только посмеивался бы надо мной, как над умильным недорослем, и ожидал щекотки.
- Сущность слова не любит глупости, - говорит он, вышагивая по богатому пастбищу в сторону леса. – Не хочу просить ее узнать адрес малявки.
Бестолковый слуга выбросил письмо Тэссы, где указан обратный адрес, а его тянет ответить. Тэсса не умеет писать, она прислала ему в гильдию рисунок – коряво, неловко изображенную тетеньку с тощими ногами и большим животом, которую приобнимает громадный мужик со жреческими решетками на предплечьях. Оба они пышут зубастыми улыбками, а за ними – домик с кособокой крышей, корыто для стирки, и гирлянда развешенного для просушки белья, растянутая между сучковатыми столбиками. Таким образом она сообщила, что вышла замуж за того жреца, который спасался от маменьки, что ждет ребенка, имеет жилье и быт, и что вопиюще счастлива. Желание Хальданара ответить той жалкой дурочке, которая рвалась лобызать ему колени и служить до могилы – одна из самых бессмысленных, и вместе с тем милых вещей, что я встречала в Мире.
- Попрошу Минэль узнать, - обещаю снисходительно. – Я глупостей не боюсь.
Хальданар обгоняет меня на шаг, преграждая путь, и с теплотой целует в кромку волос. А потом мы идем дальше.
Лес, выросший вокруг нас, окутан смолистой сладостью. Разогретые стволы источают столь непобедимые ароматы, что Хальданар растекается и плывет, будто его опоили каким-то особым зельем. (Несомненно, в багаже нашей венавийки есть и такое зелье). Ему хочется обняться с деревом, но он стесняется меня, поэтому просто сбрасывает капюшон, и садится на землю.
- Там рядом есть ручей, - я сообщаю о детали шалаша, размещаясь по соседству. – Воды по пояс, но освежиться – хватит.
Под глухим балахоном его телу тяжко, и освежиться он не прочь. Ручей торопится к реке, серебрясь в зарослях, как цепочка в шевелюре. Ночью он журчит так, что хочется мурлыкать даже в человеческом обличии.
Хальданар глядит в полог из-под отяжелевших век. Его взгляд – пьяный и влюбленный. На его пояснице приятно трепещут мурашки.
- Это не скалы, да? – я понимающе усмехаюсь, любуясь им, и наслаждаясь его наслаждением. – Не лысый красно-коричневый Зодвинг.
- Да, - отвечает он упавшим голосом. – Не Зодвинг.
Он хочет пить, но ленится достать фляжку из заплечного мешка. Благодать, что навалилась на него, мешает ему даже держать глаза открытыми. Сомкнув веки, он забывает про меня, и мне сразу хочется толкнуть его в бок. Птицы, пением которых звенят кроны, вдруг становятся почти докучающими. Я держусь, не тормошу его. Чувствую, как древесный сок течет по его жилам, как былинки трав оплетают нервы, как семена цветов дают ростки в кости. Он смешивается с лесом, становясь почти несуществующим. Видимым, но бестелесным. Мы так сидим довольно долго, а потом он вырывает себя у леса, и встает на ноги. Его взор становится осмысленным, и натыкается на меня.
- Покажи мне свой шалаш, Латаль, - говорит он добродушно. – Очень хочу его увидеть!
Он протягивает мне большую руку, помогает подняться. Стряхивает липучий вьюн с моего подола. Вьюн на собственной одежде он не трогает.
Трава у шалаша примята, и мне это не нравится. Мы с Эйриком не бывали здесь после ночевки, ковер имел возможность распрямиться и воспрянуть. Эй, не для того я выбирала место погуще и потенистее, чтобы шастали всякие! Это мое место, и только я решаю, кому тут быть, а кому не быть!
- Наглецы… - бурчу я, осматривая явные следы человека, ныряющие прямо в зев шалаша. – Свой постройте!..
Восприятием сущности я не нахожу постояльца внутри, так что подкрасться и рявкнуть – не вариант. Выместить гнев уже не на ком. Я подхожу нормальным шагом, не крадучись, заглядываю в проем, и оседаю на землю – подламываюсь. Хальданар, слегка напрягшись, также заглядывает в проем, но видит не то же самое, что вижу я. Он обнаружил там мертвую женщину в удобных штанах и с ножом в груди, а я обнаружила Клеменс. Это принципиально разные вещи, на самом деле – просто женщина, и Клеменс. Хотя длинное лезвие, будучи вонзенным в сердце, одинаково убьет и одну, и другую.
- Латаль, - Хальданар слегка трясет мое плечо. – Пойдем.
Его голос прижат, приглушен, но спокоен. Его, разумеется, не напугать ножами, трупами и кровью. Конечно, я не напугана тоже, но имею странное чувство, будто и в меня что-то вонзили. И будто это даже нанесло мне ущерб, как если бы я была человеком.
- Это она, - давлю из себя. – Венавийка.
Хальданар твердеет, подбирается. Его разум становится хрустким, как морозная ночь. На четвереньках он проникает в шалаш, касается тела. Узнает, что оно еще не остыло. Осматривает настил из веток с подсыхающей листвой, находит тряпичную сумку с мешочками для сборов, с глиняной бутылкой для воды, ломтями вареной тыквы в маленькой плотной корзинке. Он заглянул в сумку, будто мог найти там ответ. Заглянул в раскрытые стеклянные глаза.
- Пойдем, - говорит он снова, выползая наружу. – Скажем страже.
Я хватаю его за руку, не поднимая лица. Таращусь в его сандалию, жую свои губы, и сипло цежу:
- Не скажем.
Я знаю, что убийца здесь, рядом, и не торопится скрыться. Я заметила живого человека одновременно с мертвым. Он за кустарником у ручья, и станет видимым, если пройти несколько шагов на журчание воды, и раздвинуть ветви. Но я боюсь туда идти, и потому сижу.
Как же назойливо горланят птицы! Как враждебная толпа, забрасывающая ругательствами отщепенца, и готовящаяся потянуться к камням.
Вяло, будто изможденный воин, я делаю взмах в сторону ручья, затем утыкаюсь лицом в ладони, и жду, что Хальданар разберется. Пусть сделает хоть что-нибудь! А я посижу.
Замешкавшись на миг, он следует заданному направлению, преодолевая богатую растительность – аккуратно, почти по-охотничьи. Полы его балахона собирают рваную паутинку и сочные точки тли.
- Латаль, - слегка повысив голос, зовет он из-за колышущейся ветерком перегородки, но я не шевелюсь.
Отстаньте от меня, я не хочу. Отстаньте оба.
На рыхлом бережку, на мягких бугорках, густо поросших налитыми травами, возлежит Эйрик, и глядит в пространство. Части его тела хаотичны и расслаблены – он напоминает человечка, вылепленного из теста, и уроненного на пол. Он прилип к поверхности, и не чувствует себя. Движение пальцем для него равноценно поднятию тяжелого валуна. Хальданар глядит на него в тусклой растерянности, и неосознанно поддевает его пассивный башмак своей сандалией.
- Эй, - говорит он, и вновь поддевает башмак. – Ты зачем ее грохнул-то?
Догадался, кто приготовил яд из землецвета, вот зачем. Эти фигурные бархатные листы сейчас хранятся в сумке, вместе с другой добычей, вместе с питьем и тыквой. Клеменс напрасно показала ему эти листы, наткнувшись на них немного выше по течению ручья. Она ужасно сглупила.
- По тебе муравьи ползают, - сообщает Хальданар, склонившись над распластанным организмом. – В глаза могут залезть.
Крупные зеленовато-прозрачные муравьи бегают по лбу, по губам, по шраму в виде перечеркнутого шалаша, по четким угольным бровям. Такие муравьи водятся только здесь, в этой речной долине. Называются «водянистые».