Эйрик не реагирует на насекомых и жреца – не потому, что рисуется, а потому, что впрямь не замечает. Он подозревает, что умер, и я подозреваю то же самое. Хальданару его жалко, а мне – нет.
- Ты ж не такой… - бестолково бормочет Хальданар, присаживаясь на корточки у кучерявой головы. – Пернатый не обидит никого – я помню. Она напросилась, наверно? Напала, да? Сама виновата?
Я без понятия, виновата Клеменс, или нет. Я ведь не сущность справедливости. Я сижу себе в позе перепуганного ребенка, забившегося в угол, и не собираюсь влезать. А Эйрик в это время вскидывается, хватает Хальданара за наряд своей единственной рукой, на которой засохли тонкие потеки крови, и истошно кричит ему в ворот:
- На каторгу не пойду! Не пойду, понял?!
- Не пойдешь, не пойдешь, - бубнит тот опасливо, не отцепляя от себя чумазых пальцев. – Кому ты там нужен, увечный? Вкалывать-то не сможешь…
Он не на шутку напуган – не фактом убийства, а липким безумием, которое видит в черных моргающих дырах перед собой. В этих дырах такая тьма, что даже богам неведомо, что за отродье может выползи оттуда.
Эйрик взлетает над травой, чтобы бежать без цели, но мощные руки удерживают его, делая бег невозможным. Они тащат его к ручью – волокут, как бессмысленно трепыхающуюся в сетях рыбу – к середине, где глубже. Погружают в воду, вталкивают в нее с макушкой, и полощут там, треплют, промывают. Игнорируют брыкания, пузыри и фырканья, и всякие прочие сопротивления. Хальданар – он как утес. Если ты не сущность, то не берись бороться с ним. Если ты не тот, кого он любит – то не берись тем более.
Наконец, он решает, что хватит - вытаскивает на воздух выстиранные лохмотья. Эйрик висит в его зажиме, как полевое пугало, пережившее бурю, и ему кажется, что нет венавийцев, плардовцев, сущностей, леса, войны, перьев, зато есть Ставленник – настоящий, вышедший из чрева бога, или из какого-то похожего места. Это неважно, впрочем, откуда он вышел. Главное – куда пришел. И – зачем пришел. Затем, чтобы стало легче, и чтобы мир получил какую-то награду за то, что он существует. Ведь бытие без воздаяния – это слишком жестоко. Каждый заслуживает оплаты своего труда.
- Отпусти, - шепчет Эйрик, вернувшись в жизнь, и Хальданар отпускает.
Они стоят посреди ручья, по пояс в торопливой искрящейся воде, облюбованной мальками и стрекозами, и голосистыми лягушками по ночам. Ил под их подошвами поднимается, холодно ползет к голым щиколоткам. Ветви деревьев колышутся тенями на их мокрой коже.
- На вашей ферме полно лопат, - молвит Хальданар серьезно. – Ты воруешь, я копаю.
На самом деле он намерен отправить на воровство меня. Эйрику он это говорит, чтобы тот собрался. Переключился с бесплотного болезненного хаоса на конкретную насущную задачу, которая решаема. Но мне думается, что они вполне способны справиться без меня. Я перекидываюсь в рябую горлицу, и улетаю прочь.
========== 21. ==========
Полярную белизну дворца забрызгало красками. Желтой, красной, синей, пурпурной, и всеми прочими. Как будто в метель добавили конфетти. Эти пестрые вкрапления, кружащие среди снежинок-жрецов – гости, жители верхнего города разной степени достопочтимости. Нарядные, словно клумбы; блестящие, словно леденцы. Светские мероприятия, проводимые в резиденции Владыки духовенства – исключительно плардовская добрая традиция. Ни в одном другом городе не смешивают цыплят с жеребятами. Я сегодня наряжена леденцовой клумбой, а вокруг меня происходит бал. Присутствие сущности вина вопиюще уместно здесь, и я сама вопиюще довольна своим присутствием. Здесь, где музыка, шлейфы и пудра. Дурман-напитки, смех и маски. Игры, заигрывания и подыгрывания. Где в промежутках между бокалами, танцами, и забавами с бегом в мешках, решаются судьбы. Все сливки Пларда, а, значит, и обширных земель от пустыни на западе до пустот кочевников за горами на востоке, сейчас собраны здесь. Если запереть двери и поджечь дворец, громадный зверь лишится головы. Меня просто сотрясает восторгом от этой мысли! Хальданар, любимый, мы с тобой так прекрасны! Мы добрались почти до неба! Эти люди пожирают нас глазами, перешептываются о нас в уголках, отталкивают друг друга в стремлении представиться нам, целуют наши руки. Ладно, все перечисленное происходит с тобой, а я лишь сливаюсь с изысканной публикой, но это неважно, ведь твой успех – это мой успех. Ведь ты – мой Ставленник.
Он не участвует в веселье. Не пьет, не танцует, не бегает в мешке. Но наблюдает с интересом, и иногда притопывает в такт музыке. Сначала он держался подле Владыки Торнора, перебрасывался с ним шутками и любезностями, потом тот удалился передохнуть, и Хальданар остался предоставленным самому себе. Вереница ищущих знакомства сразу потянулась к нему. Шевеления в сознаниях людей разнообразны. Кто-то считает себя счастливым в невероятной возможности прикоснуться к божественному. Кто-то прикидывает шансы извлечения из громкой фигуры выгод. Кто-то полагает, что вся эта шумиха со «Ставленником» - пыль и дурь, но на всякий случай прокладывает к нему мостик, потому что «а вдруг?». Кто-то убежден, что горный выскочка – мошенник, и жаждет вывести его на чистую воду, снискав себе почета на его низвержении. Есть и такие, кто еще не определился, и пока осторожно присматривается. Среди них городничий, который достаточно мудр, чтобы не ограничивать себя зрением с одной точки. Есть здесь и те, кому вообще неинтересен зодвингский гость, а интересны закуски и упругие колыхания в декольте. Есть и такие, кто перебрал с напитками, и желает теперь лишь прилечь.
Снаружи к стеклам окон липнут сумерки, плотные, как мармелад, а изнутри в них долбятся свечи и бриллианты. Запах пота все явственнее доминирует над запахами духов. Моя сестрица Фиаль – сущность танца – притворяется золотой рыбкой в восхитительном аквариуме в виде колонны, заменяющем собой одну из настоящих колонн. Артистка с зубодробительным голосом, жена толстого отдышливого банкира, который по собственному саду гуляет на тележке, готовится затянуть романс. Ее связки устроены таким диковинным образом, что разговаривает она до ужаса противно, а поет замечательно.
Но слушаем мы ее недолго. Грубый вскрик, похожий на отрывистый рык, прихлопывает веселье.
- Ставленник, стоять! – рявкает стражник, кожаный и металлический, будто полностью одетый в ботинок.
Хальданар и без того стоял, так что приказ не кажется уместным. В первый миг я нахожусь в той же растерянности, что и прочая публика, а во второй – понимаю.
- В чем, собственно, дело? – вопрошает городничий, взирая на шумного охранника, как на разлаявшегося без причины пса.
Тот выкатывает грудь и обнажает меч, и следом за ним звякает железками остальная стража.
- Владыка Торнор мертв, - с надрывом извещает человек-башмак. – Убит! Зарезан! В собственных покоях!
Предвидя бардак, городничий вскидывает руку в привлекающем внимание жесте, и по-отечески молвит:
- Прошу спокойствия!
Народ топчется на месте и оглядывается друг на друга, как бы не зная правильного поведения, и рассчитывая повторить за соседом. Стражники-зодвингцы следуют примеру местных, хватаясь за оружие, но Хальданар быстро усмиряет их.
- Убрать оружие! - командует он. – Резни не будет!
Зодвингцы нехотя зачехляют железки, волна ропота бежит по озеру нарядных людей. Кто-то пьяный требует вернуть музыку, кто-то чувствительный, не откладывая, плачет. «Наши» жрецы ненавязчиво стекаются к Хальданару, местные – утекают от него подальше.
- Арестовать всех горцев! – приказывает башмак, и от такого хамства мне самой хочется схватиться за топорик, а может за клыки.
- У вас есть основания обвинять гостей? – хмуро спрашивает разумный городничий.
Он разговаривает негромко, но его прекрасно слышно. Его маленькая седая голова запрокидывается при взгляде на рослого первого стражника, но вид его при этом внушительнее и мощнее.
- Суд решит, ваша милость, - немного сбавив грохот, отвечает начальник охраны. – А мы примем меры.
До собравшихся помаленьку начинает доходить, что шум с обвинениями – это верхушка айсберга, а самая суть здесь в том, что Владыка-то мертв. Владыка духовенства Пларда и обширных земель, от пустыни на западе до пустот кочевников за горами на востоке, а не абы кто. Суета поднимается, как закипающее молоко, и мне уже хочется смыться из дворца, который так экстремально резко перестал гармонировать с сущностью вина.