Моя жизнь кажется мне пригоршней разноцветных леденцов, подкинутых в воздух. Тем самым мигом, когда они долетели до верхних своих точек, и замерли перед срывом вниз.
Сегодня охотник носил воду с реки для бани, курсировал туда-сюда. Его толстая неповоротливая жена сидела у хижины на лавке, вышивала рубаху. Когда резвый охотник приближался к берегу, я перекидывалась в его жену, и рассаживалась на ласковом песочке. Бедолага, он ум вывихивал, пытаясь понять, каким образом она всякий раз добиралась быстрее. И, что немаловажно, зачем. По ту сторону пути, у хижины, уму женщины тоже доставалось. Но ведь весело же!
Я плещусь, резвлюсь, приплясываю. Васильковые стрекозы скользят над водой на фоне бликов. Мое человеческое сердце изнывает от своей песни. День такой яркий, как будто два дня случились одновременно, наложились друг на друга, и умножились. Солнца так много, как будто оно направилось на меня одну, сэкономив на остальных.
- Хорошо скачешь, - летит из зарослей рогоза грубый мужской голос, мрачная ухмылка.
Реплика мажет серой краской по моему дню.
В примятом пятачке сидит сутулый мужик, с лицом обрюзгшим и щетинистым, со взглядом старого дворового пса. Я разворачиваюсь к нему корпусом, приближаюсь, улыбаясь кричаще.
- Тебе бы тоже скакать, Татиль, - замечаю мягко. – А иначе зачем это все?
Мужик делает из своего лица моченое яблоко, кисло и мутно морщась.
- Затем, что я глупая, - с безнадежной тоской выжимает он.
Татиль – сущность поля, слуга бога труда и хозяйства. Она научила людей варить хорошую отраву против насекомых, портящих посевы, за что была изгнана из Межмирья. Она сделала это специально, потому что истомилась в монотонности дома и пассивности бытия. Решила, что в Мире у нее будет такая жизнь, на какую тратить время своей вечности не жалко. Стремительная, острая, полная чувств и свершений.
- О тебе столько толков, - бубнит Татиль голосом немолодого и несчастливого мужика. – Как ты играешь, любишь, учишься, меняешь Мир. Мы все – не забыли про тебя.
Да, и некоторые из вас позавидовали мне. Упустив, что я из угара состою, а они - нет. Плоская и тупоугольная сущность поля решила, что она может стать кем-то другим.
- Зато теперь тебе можно общаться со мной! – восклицаю сочно. – Вот и выгода!
Моя насмешка жестока, и я смущаюсь. Мне жаль простушку-Татиль, для которой Мир никогда не станет своим, потому что всякий побег цепляется корнем за поле, а вне поля для него быть противоестественно. Вне поля он вянет, сохнет, и рассыпается в труху. Или становится сожранным кем-то.
- Можешь пойти со мной, если хочешь, - потускнев, пожимаю плечами, и отгоняю маячащую перед носом стрекозу.
- Надеешься придумать, как меня сожрать? – сухо смеется Татиль, переводя смех в кашель.
Я чуть-чуть отвыкла от собеседников, которые слышат мои мысли, и всю меня чувствуют, как себя. С людьми в чем-то труднее, а в чем-то легче.
Я не нахожу, что ответить, поэтому делаю резкий взмах ногой, отчего осколки реки осыпают Татиль с плеши на голове до мозоли на пятке. Обрызганная, она вскидывается было в возмущении, но тут же обмякает, и неуверенно улыбается.
Зависнув на корточках над кучей термитника, вспоминаю Плард. Город сейчас такой же, как этот термитник – копошащийся и подвижный в своей густонаселенности. Туда съехалось столько народу, что мест не осталось не только в ночлежках и домах гостеприимных жителей, но и на площадях, где можно постелить коврик для сна. Администрация, наконец, спохватилась, и запретила въезд в город всякого, кто не местный, и не торговец. Многие чиновники этот запрет предлагали давно, но градоначальник не хотел влезать между Ставленником и его поклонниками. Всякая борьба с этой любовью – масло в огонь оной. Каждый день, проведенный Ставленником в заточении – каждый день его мученичества – порция питательной субстанции для пламени любви. Чтобы не продолжать растить героя, городничий распорядился выпустить Хальданара из темницы, и предоставил ему роскошные покои в своем имении. Тучи стражи ведут за ним наблюдение день и ночь, во сне и на горшке. Контакты, переписка под запретом, но об этом не распространяются. Городничий утомился от дурацкой шумихи вокруг приблудного жреца; она для него подобна хромоте – дефекту, осложняющему деятельность. Он готовится провозгласить себя императором, но момент неподходящий - ведь в таком шуме его могут не расслышать! Его звезде придется соперничать за внимание со звездой Хальданара! А он уже созрел, настроился. Уже придумал название великому своему государству – Лорелия. Городничий – не поэт, творческие искания ему не близки, поэтому он не пошел в дебри, а позволил молвить нутру. Лорелия – это имя его любимой дочки. Назвать империю в ее честь – маленькая блажь стариковской души.
Я бросаю термитник, бреду дальше. Стряхиваю с себя тоскливый душок, которым слегка заразилась от унылой сущности поля. Сочетание крон и неба похоже на витраж в зодвингском Дворце правосудия. Каким он был до катапульты плардовцев, разумеется. Лес, исполосованный лучами, пропитанный птичьим пением, обыкновенен в своем великолепии. Когда люди бродят по нему – в поисках грибов, ягод, дичи, собирая хворост, или просто гуляя – они видят его именно таким. Но… Лес обыкновенен за мгновение до. До того, как наполниться лентами сущностей, будто сгустками воздуха, толпящимися и переплетающимися, и проникающими друг в друга. Отвыкнув от межмирной картины, я едва не вскрикиваю ошеломленно, и кручусь на месте, нелепо и напугано, как делал бы на моем месте человек. Совершаю рывок, чтобы побежать куда-то, но не чувствую ног, и вскинутых рук не чувствую тоже. Оболочка растворена, мое тело – лента, я в клубках с другими, в системе с другими, как капля в ливне.
Я слышу зов, и взмываю ввысь. Скольжу меж подруг и сестер, скольжу внутри них. Пронзая слой сущностей, попадаю в слой света – попадаю в луч бога. Не родной красновато-оранжевый свет богини праздника и удовольствия, а чужой синевато-стальной свет бога власти. Я – в Надмирье, и оно состоит для меня из чужого господина. Я перемешиваюсь с его сиянием, с этой металлической далью без горизонтов, и теперь я – единое целое с ним. В Межмирье клубятся сущности, в Мире течет время, а я – в объятиях бога, и для меня нет ничего другого. Мы с ним заполняем вселенную, мы заполняем муравья, сидящего на листе подорожника. Мы заполняем недоумение охотника и уныние Татиль. Мы заполняем бесконечность времен и пространств, бесконечность циклов, начал и концов. Я слышу звон масс крошечных колокольчиков. Это бог власти говорит со мной.
========== 25. ==========
Лорелия похожа на своего отца, почти как одна колонна на другую. Ее миниатюрное сухонькое тельце так же по-детски непредставительно выглядит за столами, как тельце городничего. Ее ладошки столь же потешны, и башмачки едва не кукольны. Ее поступь так же легка – будто бы неполное касание земли. Ее взор так же отрешенно-тверд – взор человека, который всегда над пустяками и глупостью. Когда она тихо разговаривает, ее слышат яснее барабанного боя. Городничий не зря души не чает в дочке. У него есть два старших сына, но те будто бы подкатились к нему от другой яблони. Один гуляка, прожигатель жизни, другой рубака, проглоченный войной. Ни один из них не умеет видеть далеко и мыслить стройно, и ни один не хочет. А Лорелия давно знает, в чем ее назначение, и полностью соответствует ему.
Однажды она увидела во сне невообразимо огромный корабль – такой большой, что не поместится в море. Палуба его была речной долиной, и где-то ближе к корме зеленела Венавия. У левого борта шипели на солнце полупустынная Сардарра и пустынный Мхемат. У правого борта звенел кирками горный Зодвинг. Россыпь прочих городов меж ними призывно пахла солью и ветром. Все они величественно расправляли плечи под белыми плардовскими парусами. Лорелию так потряс ее сон, что она заболела после него. Он оставил такое жгущее и пугающее послевкусие, словно был не сном, а путешествием в запретный мир. Будто она соприкоснулась с тем, чего до нее не касался ни один человек. Когда она рассказала обо всем отцу, тот не понял ее чувств, но вдохновился своими. Когда муж Лорелии погиб в одном из сражений, ее видение повторилось. Но на сей раз она вернулась из путешествия спокойной и укрепленной, как возвращаются со встречи с покровителем.