— Пауки, — подхватил я, чуть ли не тая от нежности, — фу, гадость.
— Да, гадость. Мы пойдем отсюда, — Клара ткнула пальчиком в карту, — свернем сюда, видишь? Здесь есть маленькое озеро. Может быть, на нем уже лед.
— Может быть…
— И мы увидим замороженных рыбок?
— Возможно, пару штук.
— А потом вернемся домой. И ты будешь опять смотреть на лужайку. Тебе так интересно смотреть на лужайку, папа?
Я обнял ее. Крепко обнял.
Пять букв: «огонь».
Так начались наши прогулки. Каждый вечер Клара усаживалась ко мне на колени с путеводителем в руках, и мы намечали какую-нибудь экскурсию.
Ласковая, теплая осень, наши прогулки, а главное, общество Клары, которая болтала без умолку, буквально забрасывая меня словами, действовали лучше любого психотропного препарата.
Кошмары все еще снились, и порой шелест приковывал меня к месту, но это случалось все реже и реже. Мне удавалось даже отвечать по электронной почте на вопросы Майка: он тем временем вернулся в Нью-Йорк и занялся монтажом фильма «Во чреве Бестии». Пусть я наотрез отказывался просмотреть хотя бы один фрагмент, зато охотно и с удовольствием давал советы. Мне это шло на пользу: я снова чувствовал себя живым. Я хотел поправиться. Мир Б, в котором я был трупом, больше не привлекал меня. Ведь тот мир не был реальным. Нравится мне это или нет, но я выжил.
Белокурая девчушка пяти лет от роду дала мне это понять.
Октябрь уже подходил к концу, когда Клара, вместо того чтобы, как обычно, водить пальчиком по путеводителю, уселась ко мне на колени и с серьезным видом заглянула в лицо, сделав большие глаза.
— Я хочу кое-кого навестить.
С театральным размахом я обернулся к Аннелизе, которая читала книгу, свернувшись на диване, подогнув под себя длинные точеные ноги, и спросил:
— Есть что-то такое, в курсе чего должен быть покорный слуга?
— В каком плане?
— В таком плане, в каком всякий уважающий себя отец должен быть осведомлен.
Я услышал, как Клара захихикала: уж больно потешно я выражался. Такую манеру изъясняться я называл «Чарли, дворецкий в английском доме». Остротой ума дочка явно пошла в мать.
— Объясняюсь. Наша первородная дочь, Клара Сэлинджер, здесь присутствующая, пяти лет, я подчеркиваю: пяти, только что выразила желание навестить кое-кого из знакомых. Полагаешь ли ты, что речь идет о Роберто, сыне Мартина?
— Он слег со скарлатиной.
— Тогда, может быть, под «кое-кем», местоимением неопределенным, а значит, нейтральным, наша дщерь подразумевает Элизабет? Эту милую, симпатичную девчушку, которую однажды от души стошнило на брюки покорного слуги?
Аннелизе захлопнула книгу, уже не в силах сдерживать веселость.
— Боюсь, между Кларой и Элизабет возникли небольшие разногласия.
— Прекратите вы, оба! — рассердилась Клара. — Не люблю, когда вы надо мной смеетесь.
При взгляде на ее огорченное личико мы неудержимо расхохотались.
— Прости, солнышко. Вот только… я правильно расслышал? Ты хочешь кое-кого навестить? И кто же это?
— Друг.
— Друг?
— Его зовут Йоди.
— Что за имя такое — Йоди? — растерялся я.
— Йоди очень хороший. И очень старый, — прошептала она, — только не надо говорить об этом вслух. Йоди как дедушка, ему не нравится это слово.
— Шесть нелицеприятных букв: «старый».
— Что значит «нелицеприятный»?
Ответила Аннелизе:
— «Нелицеприятный» значит немного обидный. По-немецки Empfindlish. — Мы упорно стремились к тому, чтобы Клара, подрастая, осваивала три языка, на которых говорили ее родители. — По-английски…
— Susceptible, — закончил я за нее.
После долгой паузы Клара изрекла:
— Четырнадцать. Четырнадцать букв, папа!
— Потрясающе. Но ты мне хотела рассказать о Йоди.
— Если хочешь, я тебе его покажу.
— У тебя есть фотография?
Вместо ответа Клара юркнула к себе в комнату и скоро вернулась, хотя мы с Аннелизе успели обменяться недоуменными взглядами.
— Вот Йоди. Правда прелесть? — спросила Клара, протягивая мне книгу.
Йоди был окаменелостью. Аммонитом, если точнее.
— Мы пойдем навестить его, папа?
— С удовольствием; кто знает, сколько всего он повидал за… — я прочел подпись под иллюстрацией, — двести восемьдесят миллионов лет. Но где же нам искать нашего нового друга?
Ответила Аннелизе, которую все это забавляло:
— Я знаю где. На Блеттербахе.
— Ради бога, что это за Блеттербах такой?
И Аннелизе, и Клара уставились на меня так, будто я задал самый дурацкий в мире вопрос. И были правы. Дело в том, что вещи, особенно находящиеся прямо перед носом, обычно ускользают от меня. Уж так я устроен.