– Вот, кажется, то, что нужно.
Джек смотрел на пластырь, будто не понимая, что делать дальше. Келвин Картер тоже не двигался с места.
Проглотив вздох, Эшлин встала со стула, взяла у Джека пластырь, сняла защитную пленку.
– Дайте палец.
– Да, мэм, – саркастически отозвался он.
Быстро и умело она обернула поврежденную фалангу, после чего, к своему удивлению, слегка сжала палец, якобы для проверки, прочно ли приклеился пластырь, и ощутила постыдное удовольствие, когда Джек поморщился от боли.
– Что у вас там еще? – с любопытством спросил Келвин Картер. – Аспирин?
Эшлин боязливо кивнула:
– Вам нужно?
– Нет, спасибо. Ручка и блокнот? Она снова кивнула.
– А… хотя, пожалуй, это уже слишком… Дорожный швейный набор?
Эшлин испуганно замерла, затем встрепенулась, лицо ее просветлело, а подбородок дрогнул от сдержанного смешка:
– Вообще-то да.
– Вы очень предусмотрительны, – прервал ее Джек Дивайн. В его устах это прозвучало почти оскорбительно.
– Надо же кому-то. – Келвин Картер уже пересмотрел свое первое впечатление от Эшлин. Она просто прелесть, и, хотя зубы у нее в помаде, значит, она, по крайней мере, пользуется помадой. – Благодарю вас, Эшлин, мы вам позвоним.
Эшлин подала руку обоим, не упустив случая еще раз как следует, от души сжать пальцы Джека Дивайна.
– Слушай, она мне нравится, – рассмеялся Келвин Картер.
– А мне нет, – мрачно ответил Джек.
– А я сказал, мне нравится, – повторил Келвин, не привыкший, чтобы с ним спорили. – Надежная, смышленая. Отдай это место ей.
4
Клода проснулась рано. Это не новость: Клода всегда просыпалась рано. Вот что делают с тобой дети. Если они не ревут, чтобы их накормили, то вклиниваются между тобою и твоим мужем в кровати, а если не вклиниваются, то лезут на кухню в полседьмого утра в субботу и устрашающе гремят там кастрюлями.
Сегодня как раз было Утро Устрашающего Грома Кастрюль. Впоследствии Клода выяснила, что ее пятилетний сын Крейг показывал ее дочери Молли двух с половиной лет, как делать омлет. Из муки, воды, оливкового масла, кетчупа, соевого соуса, уксуса, какао-порошка, именинных свечек и, разумеется, яиц (в количестве девяти штук, со скорлупой). По характеру шума Клода понимала, что на первом этаже творится что-то страшное, но слишком устала или не выспалась, чтобы немедленно встать и навести порядок.
Вперив невидящие глаза в потолок, она лежала, слушая, как скрежещут стулья по новому плиточному полу, оглушительно хлопают дверцы всего месяц назад купленных кухонных шкафов, в предсмертной агонии стучат одна о другую кастрюли с дорогущим антипригарным покрытием.
Дилан, не просыпаясь, заворочался на своей половине кровати, затем обнял ее одной рукой. Клода на секунду прильнула к мужу, ища уюта и тепла, но тут же застыла и с досадой отпрянула, когда ей в живот ткнулся его мгновенно затвердевший член.
Только не секс. Этого ей не вынести. Ласки она хотела, но, когда бы ни прижалась к нему, просто чтобы согреться и отдохнуть, он моментально заводился. Особенно по утрам. И каждый раз она отворачивалась, чувствуя себя виноватой. Но не настолько виноватой, чтобы ответить.
Вечерами ему везло чаще, в особенности если Клода позволяла себе рюмку-другую. Она никогда не избегала мужа дольше месяца, потому что слишком боялась того, что может из этого выйти; поэтому, когда тянуть дальше становилось опасно, быстро доходила до нужной стадии опьянения и сменяла гнев на милость, причем ее воодушевление и изобретательность в постели находились в прямой пропорции к объему выпитого джина.
Дилан опять потянулся к ней, и она перекатилась к краю кровати с ловкостью, отработанной многими месяцами практики.
Снизу доносился остервенелый грохот.
– Вот спиногрызы, – сонно пробормотал Дилан, – этак они весь дом в щепки разнесут.
– Пойду прикрикну на них.
– Да, придется вставать, так оно безопаснее.
Когда тем же утром, но несколько позже пришла Эшлин, омлетные раздоры канули в далекое прошлое, уступив место мукам утреннего приема пищи.
По пути к входной двери Клода была вовлечена ангелоподобной белоголовой Молли в спор относительно выбора кофточки. Молли во что бы то ни стало желала надеть свою оранжевую.
– Привет, Эшлин, – рассеянно поздоровалась Клода, тут же отвернулась к Молли и раздраженно возразила: – Но, Молли, ты уже из нее выросла. Ты ведь носила ее, когда была совсем-совсем маленькой. Чем тебе не нравится эта розовая? Такая красивая!
– Не-е-е-е-ет! – пытаясь вырваться из материнских рук на свободу, взвыла Молли.