Констебль Куннас ответил не сразу. Он тоже читал эту газету. Но так как ленсман не спускал с него глаз, пришлось ответить:
— Их видели… на танцах и вообще… как Элиза Поррас сидела в автомобиле Илола.
— Ты считаешь, что они проводят вместе время?
Заметив, что употребил не ту временную форму, Пармалахти поправился:
— Я имею в виду — проводили?
Кари Куннас погладил бороду и отвел взгляд.
— Да… Но как на это посмотреть. Они встречались… как говорят… весной. Я же тогда был в отпуске… когда приключилось это происшествие с сапожником Тойвиайненом. Оттуда, видно, все и пошло.
— И это, по твоему мнению, странно?
Затылок у Куннаса побагровел. Выходя из терпения, едва сдерживаясь, он пробормотал:
— Не нужно… придираться к словам.
В разговор вмешался старший констебль Паяла. Не торопясь, он сказал:
— В этом есть доля правды. Потому-то я и вздохнул с облегчением, что Илола не было на месте, когда мы вынимали девушку из петли.
Короткие, толстые пальцы ленсмана стали постукивать по столу. С минуту он пребывал в молчании. Затем сказал сухо:
— Вот как. Только этого еще не хватало.
Перед ленсманом лежала кипа бумаг. Все они касались проводимого расследования. Им руководил Пармалахти, а поскольку в нем принимали участие трое полицейских, все обстоятельства дела были хорошо известны всем троим.
Продолжив совещание, Пармалахти повторил вводную часть:
— Давайте не выходить за рамки дела. Предваряя наше совещание, я упомянул, что Элиза Поррас была в какой-то степени странной, под этим я имел в виду одно-единственное обстоятельство. У нее было обыкновение постоянно посещать то место у дерева, на котором повесилась ее мать лет двадцать тому назад. Это было… во всяком случае, так считает доктор Кристианссон… своеобразной навязчивой идеей.
Паяла и Куннас промолчали.
Выдвинув нижнюю губу вперед, Пармалахти продолжал:
— Эти медицинские умствования так дьявольски запутанны, что нормальному человеку трудно определенно сказать «да» или «нет». Во всяком случае… если я правильно понял Кристианссона… навязчивая идея может обратиться в такое состояние, когда человек желает идентифицироваться со своим идеалом… слиться с его судьбой… выкинуть вслед за ним тот же самый фортель.
Паяла и Куннас продолжали хранить молчание. Ленсман взглянул на ногти своих пальцев, похожих на сардельки. Выбравшись из дебрей научно-медицинских догматов, он почувствовал себя бодрее и сказал:
— Правда, совместное заявление по этому вопросу теток покойной, Хелины и Селмы Поррас, говорит об ином. Согласно ему, в характере и поведении их племянницы никогда не наблюдалось признаков, которые говорили бы о том, что она помышляет о самоубийстве.
Старший констебль Паяла, хранивший до сих пор молчание, включился в разговор:
— Именно так. И прежде всего, мне кажется, нужно принять во внимание рассказ Хелены Мякеля. Хотя она уже стара и ограничена в движениях, ум ее продолжает оставаться ясным.
Пармалахти согласился:
— У меня точно такое же мнение. О ней никак не скажешь — старый склеротик. Как свидетель, она заслуживает полного доверия.
— Она рассказала, что в тот трагический день в поведении Элизы не было ничего необычного.
— Точно.
— Наоборот, Элиза пребывала в полном душевном равновесии. В добром расположении духа и даже приподнятом настроении.
— Точно, — согласился Пармалахти. — Только следует уточнить, что, когда девушка упомянула о розах, которые она намеревалась отнести к месту смерти матери… она погрустнела.
— Разве это неестественно?
— Пожалуй.
— Вряд ли такая прогулка доставит кому-нибудь удовольствие!
— Нет, конечно, — заметил Пармалахти. — И меньше всего дочери, которая направляется почтить память своей матери, погибшей так трагически. Но от этого еще огромный шаг до того, чтобы… черт подери… чтобы накинуть веревку себе на шею.
Послышался шумный выдох. Он вырвался из носа констебля Кари Куннаса. Нос у него был слишком большим. Очевидно, именно поэтому Куннас отрастил усы и клином бороду, чтобы отвести внимание от этой досадной частности.
Голова ленсмана тотчас повернулась в его сторону.
— Чего сопишь?
Куннас пожал своими плечами борца. При этом он четко произнес:
— Это, насколько я понимаю, крайний педантизм. Есть другое, совершенно точное объяснение.