Торфинн встал, улыбаясь, и подошел ближе, чтобы заключить ее в одно из своих классических медвежьих объятий.
— Тогда пусть боги ускорят твои ноги и облегчат путь, мой друг.
Торфинн действительно стал ее другом, а не просто заданием. И Гермиона была благодарна за это.
Она вышла из дома, но прежде чем закрыть за собой дверь, заглянула обратно, задавая последний вопрос.
— Торфинн, ты, конечно, можешь не знать, но… какой у него любимый цвет?
Он рассмеялся, склонив голову в ее сторону. Лемми запрыгнул и присоединился к нему на диване.
— Красный. Это всегда был красный. Даже до того, как он стал вампиром.
========== Часть 4 ==========
Каблуки Гермионы цокали по каменной дорожке, ведущей к коттеджу, она насвистывала мелодию, которую часто использовала, чтобы предупредить Антонина о своем присутствии, — вступительный отрывок из «Пети и волка» Прокофьева. Никакой реакции на ее появление не последовало, однако она и не ожидала ее. Гермиона положила руку на дверную ручку и решила известить о своем приходе:
— Антонин? Я пришла.
Повернув ручку, она обратила внимание, что дверь даже не заперта.
Открыв ее, Гермиона сделала несколько шагов внутрь дома, минуя квадратный стол. Сегодня вечером она не взяла с собой флаконы с кровью. Если ее план удастся, подумала она с ироничной зловещей ухмылкой, она сама сегодня станет закуской.
Гермиона сразу заметила, что дыру в деревянной обшивке, сделанную его кулаком накануне, Долохов заклеил оберточной бумагой и скотчем. Пожалуй, тот факт, что он не использовал волшебную палочку для ремонта, был самой наглядной демонстрацией того, как мало у него осталось магии.
Через слегка приоткрытую дверь спальни Гермиона увидела Пожирателя смерти, которого уже привыкла считать своим, — Антонина Долохова, сидящего в постели с таким видом, словно он впал в депрессию. Его длинные темные волосы лежали в очаровательном беспорядке, и он снова был одет в любимую белую майку и тонкие пижамные штаны на завязках. Он посмотрел в сторону двери с мрачной покорностью поверх книги «Живешь только дважды{?}[Одиннадцатый роман Яна Флеминга о Джеймсе Бонде]», название которой Гермиона сочла странно подходящим.
Однако Антонин не стал ворчать.
Гермиона была уверена, что он упрекнет ее за возвращение, даже разозлится, бросив что-то вроде: «Я сказал, чтобы ты оставила меня, упрямая девчонка!». Но он лишь отложил свой роман, встал с кровати и медленно пошел к двери. Антонин остановился у дверного косяка спальни и вцепился в него обеими руками, не отводя ошеломленного взгляда от Гермионы.
— Sol…nyshko… — пробормотал он. — Что… на тебе надето?
Для этого визита Гермиона выбрала в своем гардеробе нечто особенное. Обычно она приходила к Антонину в деловой повседневной одежде, той, которую носила на работу в Министерстве. Но сегодня ночью требовалось оружие более высокого калибра.
На ней было кроваво-красное платье трапециевидной формы без бретелек и с расклешенной юбкой, доходившей лишь до середины бедра. Спереди платье сверху донизу скрепляла позолоченная молния. Гермиона надеялась, что выглядит сейчас как очень соблазнительная добыча. На ногах у нее были алые туфли на тонкой шпильке. Подойдя к нему ближе, Гермиона тряхнула своими длинными распущенными кудрявыми волосами и улыбнулась, демонстрируя вишневую помаду.
— Я здесь, чтобы соблазнить тебя.
У Антонина отвисла челюсть.
И его клыки уже были на месте.
Он медленно оглядел ее с ног до головы, в голодных глазах сверкнул гранатовый блеск, не скрывающий его бурную реакцию. Его тонкие пижамные штаны, впрочем, тоже мало что скрывали.
Но капля долоховского упрямства все же осталась.
— Гермиона, — предупредил он решительно, но тихо. — Уходи отсюда. Это не шутка. В таком виде… и, какой бы я ни чувствовал голод… я не буду… — Антонин глубоко вздохнул, закрыв глаза. — Я не смогу остановиться. Ты… неотразима.
— Антонин, — его глаза резко раскрылись, и он отступил назад, стоило ей приблизиться к нему. — Торфинн мне все рассказал. О том… почему тебя обратили.
Антонин моргнул, ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать всю значимость ее слов. Затем он глубоко вздохнул, отворачиваясь от нее в сторону затемненного окна. Гермиона знала, что он предпочитал оставаться в своей комнате, когда вставало солнце, и использовать ничтожные остатки своей магии для блокировки дневного света, отказавшись от идеи спать в гробу, как это делают некоторые вампиры. Антонин считал это «неуместным» и попросту неудобным, и она его прекрасно понимала.
— Nyeeeet, bratishka, — пробормотал он, ущипнув переносицу. — Я не могу, блядь, поверить, что Торфинн это сделал…
— Не сердись на него, пожалуйста. Я буквально вытянула из него эту информацию, — сказала Гермиона, делая еще один шаг к нему. — Но суть не в этом. Суть в том, что я и есть та причина, по которой ты оказался в таком затруднительном положении, Антонин.
— Нет, Гермиона, — сказал он, качая головой, ее имя было мягким и нежным на его губах. — Я взрослый мужчина. Я сам сделал этот выбор.
— И этот выбор — единственная причина, по которой я все еще жива.
Внезапно, в стремительном порыве дерзости, Гермиона расстегнула несколько верхних дюймов молнии на платье, обнажая ложбинку между грудей.
Антонин застонал, словно она его ранила.
— Блядь, solnyshko…
Он не мог отвести взгляд.
— Антонин, — взмолилась она, — позволь мне спасти тебя сегодня ночью, и каждой ночью, когда ты будешь нуждаться во мне. Позволь спасти за все разы, когда ты спасал меня, не прося ничего взамен. И позволь мне спасти тебя для себя, — шептала она, сокращая расстояние между ними и, протянув руки, обняла его, сцепив ладони на шее. — Потому что я никогда больше не смогу чувствовать себя живой без тебя.
На ее последнем предложении он глубоко выдохнул, как будто вошел в долгожданную ванну и тепло пронеслось по телу, расслабляя его мышцы; Гермиона даже заметила, как опустились его плечи, словно он решил уступить ей.
— Сколько лет я мечтал услышать… — задумчиво произнес Антонин низким срывающимся голосом.
Он наклонился лбом к ее лбу.
— Но… ведьмочка, — прорычал он. — Моя прекрасная, умопомрачительная ведьмочка. Я… вампир. Ужаснейший вид вампира. Порождение кошмара. Я живу вне благодати Божьей{?}[Отсылка к строке из фильма Фрэнсиса Форда Копполы «Дракула» Брэма Стокера (1992), произнесенной Энтони Хопкинсом в роли Ван Хельсинга: «Она живет вне благодати Божьей…»].
— Но не моей.
Антонин слегка улыбнулся в легком подобии блаженства, закрыл глаза и потерся носом об ее собственный. Удивительно милый жест.
— Гермиона Грейнджер, — хрипло начал он свое последнее предупреждение, обнимая ее за талию своими длинными руками. — Если ты сделаешь это… пути назад не будет. Если позволишь мне попробовать твою кровь, позволишь мне взять тебя после всех этих одиноких лет страстного вожделения к тебе… Я не смогу отпустить тебя. Это не закончится эфемерно и мимолетно, как с Уизелом. Ponimayesh’? Ты понимаешь? Я старался оберегать тебя все это время — сначала от других, а теперь от себя. Но сейчас, прося меня о таком, ты должна понимать: если позволишь мне сделать с тобой то, что я собираюсь, ты навсегда станешь моей.
Гермиона лишь улыбнулась.
— Я на это рассчитываю.
<> <> <> <> <>
Гермиона не успела понять, что произошло в следующее мгновенье. Вампирская скорость Антонина была настолько поразительной, что напоминала переход от одной сцены к другой в телевизионном шоу: в одно мгновение они стояли у изножья кровати, а в следующее — оба оказались на ней, лицом к дверному проему спальни, он спиной к изголовью, а она спиной к его груди. Гермиона стояла на коленях, ее туфли просто исчезли, а ноги оседлали его бедра. Антонин крепко прижал ее к себе и потянулся, чтобы ухватиться за позолоченную молнию на платье, осыпая Гермиону пылкими, голодными поцелуями: уделяя внимание уху, щеке, линии подбородка, горлу, сдерживая клыки и откладывая укус, который неизбежно должен произойти. Каким-то образом посреди всего этого Гермиона с еще одним потрясением осознала, что Антонин успел раздеться догола, и его желание под ней сейчас было очевидно — не то чтобы он вошел, но решительно постучал в чертову дверь.