Всего за полчаса до этого он сказал ей: «Я собираюсь сломать тебя», источая желание и злорадствуя. Но сейчас, когда Гермиона смотрела на него, произнося свои заверения и сжимая его руку, казалось, что-то надломилось внутри него самого.
— Solnyshko, — выдохнул он.
Затем он наклонился к ней и поцеловал в губы в нежном жесте удовольствия и заботы. В этот раз не было клыков, только страстная ласка его рта и его длинные пальцы в ее волосах, и его язык, нежно приветствующий ее собственный, и его опьяняющая близость, которая стирала всякое осознание хода времени. Был только он, этот мужчина, это творение, это безграничное благо, и в какой-то момент ей захотелось открыть глаза и проверить, что это не один из ее снов, и что кто-то, способный на такую жестокость и насилие, также способен на подобную нежность.
— Антонин? — спросила она, чувствуя головокружение, когда он отстранился.
— Хм-м-м? — отозвался Антонин, его глаза были слегка прикрыты тяжелыми веками, на лице играла милая довольная улыбка, а его рука кокетливо дотронулась до кончика ее носа.
— Теперь ты мне расскажешь, почему называешь меня так? «Solnyshko»?
Его улыбка стала шире, и он вновь оперся головой на руку.
— Полагаю, теперь я у тебя в долгу. Это означает «маленькое солнце».
Гермиона задумалась, что это не такое уж сложное слово, и, возможно, при должном усердии она могла самостоятельно найти его значение. Но тем не менее ей понравилось знать, что он сравнил ее с чем-то столь значимым для него.
— Я больше никогда не увижу солнца, Гермиона, — решил объяснить Антонин, проводя прохладными пальцами вверх по изгибу ее бедра. — Но я могу это пережить. Потому что появилась ты… С тех пор, как ты стала приходить сюда… с тех пор, как ты разобрала крепостные стены, которые я усердно возводил кирпичик за кирпичиком… ты вернула тепло и свет в этот дом. Вернула свет в мою жизнь. Твои эмоции, твоя симпатия ко мне… которую ты дарила мне задолго до сегодняшней ночи… я думаю, они стали единственной причиной, по которой я протянул так долго… и оставался живым. Ты, моя ведьма, мое собственное маленькое солнышко, долгое время была моей любовью, но стала источником моего существования.
Гермиону словно накрыло волной и погрузило в пучину новых чувств к этому мужчине, что неотрывно глядел на нее.
— Я люблю тебя, Антонин.
Она положила руку на его покрытую шрамами грудь и больше почувствовала, чем услышала его глубокий вздох.
— И я буду здесь — в твоей постели, в твоем доме, в твоей жизни — столько, сколько ты мне позволишь.
Однако его реакция была не такой, как она ожидала.
Антонин лишь недоуменно покачал головой, перевернулся на спину и захохотал, на его бородатых щеках снова появились ямочки. Его действия вызывали у нее неосознанный смех, она даже не понимала почему. Но она все равно была сбита с толку.
— Почему ты смеешься?
— Мне просто… забавно, solnyshko, — сказал он. — Мне пришлось умереть, чтобы в итоге получить ту жизнь, которую я хотел.
<> <> <> <> <>
Антонин Долохов был прав: ему не суждено увидеть солнечных лучей.
Он никогда больше не увидит ни белых облаков, плывущих по лазурному небу, ни красногрудой малиновки, поющей на ветке дерева, ни цветения ипомеи цвета индиго.
И тем не менее многое Антонин еще мог увидеть. И в последующие годы они разделят эти мгновения вместе: мистические зеленые отблески северного сияния в Рейкьявике; фонтан Треви в Риме, с причудливо освещенными струями воды; аккуратные невысокие ряды ухоженных деревьев, ведущих к сверкающей в ночи Эйфелевой башне в Париже; светящийся Эмпайр-Стейт-Билдинг, возвышающийся над остальной частью шумного города, который никогда не останавливался и удивлял Гермиону, пока она с восхищением улыбалась Антонину, засунув руку в теплый карман его пальто; и, наконец, когда он увезет ее домой, в Россию, и покажет ей храм Василия Блаженного на Красной площади и ночной Петродворец в Петергофе, столь же завораживающие своим величием ночью, какими он их помнил днем, когда взирал на них с благоговением, будучи еще ребенком.
Он по-прежнему может любоваться бесчисленными мерцающими городскими пейзажами, лицезреть отражение лунного света в океанских волнах и на призрачно-белых крабах, снующих по песку, наблюдать потрескивающие искорки фейерверков, взрывающихся в темном небе. И он увидит все это вместе с ней. Он никогда не устанет от нее, от своего солнышка, никогда не устанет смотреть на золотистый блеск ее волос, на ложбинку между грудей и изгиб ее бедер, на нежность в ее глазах, с которой она говорит о том, что любит его, и всегда будет любить.
Но в первую ночь после окончания домашнего ареста Антонина Гермиона еще не думала об этом.
Она думала только о том, что после ее бесчисленных рассказов о звездах настало время Антонину вновь увидеть звездное небо своими алыми глазами.
Гермиона первой вышла из коттеджа на поляну, оглядываясь на стоящего в дверях своего волшебника, своего вампира, своего будущего мужа; она потерла большим пальцем внутреннюю сторону левого безымянного пальца, ощущая прохладу кольца из розового золота, которое недавно появилось на нем. Это кольцо было фамильной драгоценностью Антонина — его отец когда-то подарил его матери. Кольцо украшал гранат с огранкой «груша», напоминающий идеально застывшую каплю крови.
Была только луна и свечение их палочек, теперь с использованием магии у Антонина не было проблем; они погасили в коттедже лампы и задули все свечи, чтобы ничто не мешало любоваться чистым ночным звездным небом над Озерным краем.
Антонин сделал глубокий прерывистый вдох, прищурившись бросил взгляд на закругленный дверной косяк, словно хотел убедиться, что охранные чары Министерства действительно исчезли. Он по-прежнему не двигался.
Лишь после того как Гермиона протянула руку, он сжал ее своей и сделал свой первый за три года шаг за пределы крошечного каменного домика, в котором она влюбилась в него.
Они прошли чуть дальше по поляне, а затем отменили заклинания люмоса. В этот момент Антонин поднял взгляд и ахнул, сжимая ее руку еще крепче, совершенно ошеломленный видом миллиона сверкающих белых точек, полумесяца, улыбающегося им обоим сверху вниз.
Через это прикосновение Гермиона ощущала его трепещущий восторг.
Словно отзываясь его эмоциям, она протянула другую руку и коснулась его бородатой щеки.
Гермиона поддалась его неистовому порыву, когда Антонин, обхватив ее лицо, прильнул к ней губами в их, в каком-то смысле, первом, таком романтичном поцелуе под созвездиями — Большой Медведицы, Кассиопеи и Ориона. И она никогда не забудет этот момент.
Этот свет не был дневным.
Эта жизнь не была «нормальной» в общепринятом смысле.
Но этого было достаточно.
Для них это было даже больше, чем достаточно.
Комментарий к Часть 4
Примечания от автора:
— Эта история называется «Sustenance» из-за многослойности, с которой это слово передает отношения Гермионы и Антонина.
(От переводчика: Я по той же причине специально не стала переводить название. Значения этого слова варьируются от «пищи», «поддержки» до «жизнеобеспечения». В тексте я использовала «источник существования»)
— Эта история является в некотором смысле кроссовером с The Dresden Files («Файлы Дрездена», «Детектив Дрезден: Секретные материалы» — американский телесериал, созданный по мотивам одноимённой серии книг Джима Батчера.). Вампиры Белого Трибунала происходят непосредственно оттуда, более того, они также питаются сексуальной энергией и эмоциями. В романах вампиры не пьют кровь, и этот момент был изменен «во имя» укусов.