Какой же властью обладали бы национальные собрания и присяжные суды? Человечество настоящим строем испорчено до того, что сначала необходимо было бы обнародование приказов и в некоторой степени принуждение силой, позднее же для решения споров было бы достаточно одних предложений суда, а национальные собрания ограничились бы одним только призывом сотрудничать для общей пользы[85]. «Когда же суды в конце концов перестали бы судить и ограничились бы только подачей совета, когда насилие постепенно исчезло бы и управлять стал бы только разум, не должны ли были бы мы тогда в один прекрасный день согласиться с тем, что суды и другие общественные учреждения сделались лишними? Разве один мудрый человек не мог бы иметь столько же убежденности, как двенадцать? Разве чья-нибудь способность вразумлять своих соседей не стала бы известной и без формального избрания его на такую должность? Разве и тогда еще необходимо было бы исправлять пороки и побеждать злую волю? Это самая желательная ступень человеческого прогресса. С каким восторгом широко развитый альтруист должен ждать того счастливого времени, когда исчезнет государство, эта грубая машина, бывшая единственной постоянной причиной человеческих пороков и влекущая за собой столько различных ошибок, которые могут быть устранены только с ее окончательным падением»[86].
5. Собственность
I. Благодаря своему безусловному отрицанию права Годвин должен неизбежно, без всяких оговорок, отрицать и собственность. Собственность, или, как он выражается, «существующая система собственности»[87], т е. современное, осуществляемое правом распределение богатства, представляется ему даже таким правовым учреждением, которое подрывает благо общества совершенно особенным образом. «Мудрость законодателей и народных представительств направляется на создание жалкой и бессмысленнейшей системы распределения собственности, которая одинаково оскорбляет и человеческую природу, и основные законы справедливости»[88].
Существующая система собственности распределяет богатство самым неравномерным и к тому же еще самым произвольным образом. «Согласно ей, один человек в силу своего происхождения имеет несметные богатства. Если кто-нибудь из нищего делается богачом, то все обыкновенно знают, что он обязан этой переменой своего положения не своей честности или полезности; самому прилежному и деятельному члену общества часто с трудом удается предохранить свою семью от голода»[89]. «Если я получаю вознаграждение за свою работу, мне дают в сто раз больше пищи, чем я могу употребить, и в сто раз больше платья, чем я могу носить. Где здесь справедливость? Если я даже самый великий благодетель человеческого рода, то служит ли это основанием для того, чтоб мне давали то, в чем я не нуждаюсь, в то время как мой излишек мог бы быть весьма полезен тысячам людей?»[90]
Это неравномерное распределение богатств противоречит общему благу. Оно препятствует духовному прогрессу. «Накопление собственности попирает ногами силу мысли, гасит искры гениальности и погружает громадную массу людей в грязные заботы. Богатого оно лишает благотворных и сильных побуждений к деятельности»[91]; своим излишком он может «купить только блеск и зависть, только жалкое удовольствие вернуть бедному в виде милостыни то, на что ему разум дает неоспоримое право»[92].
Неравномерное распределение богатства служит также препятствием к нравственному усовершенствованию. У богатого оно порождает честолюбие, тщеславие и хвастливость, у бедного же насилие, раболепие, хитрость и следом за ними зависть, озлобленность и мстительность[93]. «Богач представляет собой как бы единственный предмет всеобщего преклонения и почитания. Напрасны умеренность, чистота и прилежание, напрасны превосходные способности и пламеннейшее человеколюбие, раз ты живешь в плохой обстановке. Возможность обогащения и выставление его напоказ представляют собой общечеловеческую страсть. «Насилие давно уступило бы место разуму и образованию, но накопление богатств укрепило его владычество»[94]. «То обстоятельство, что один человек с излишком обладает тем, в чем нуждается другой, служит источником преступления»[95].
II. Всеобщее благо требует того, чтобы на место собственности стало распределение богатств, руководствующееся единственно требованиями общего блага.
Если Годвин называет собственностью ту часть имущества, которую получает каждый согласно этим требованиям распределения, то это следует понимать в переносном смысле; в настоящем же смысле слова собственностью может быть названо только такое богатство, которое досталось по праву.
Согласно повелению всеобщего блага, каждый человек должен иметь средства к хорошей жизни.
1. «Что же должно определять, кому из нас, мне или тебе, должен принадлежать предмет, полезный всему обществу? На это есть только один ответ: справедливость»[96]. «Законы различных стран распоряжаются собственностью чрезвычайно разнообразно, но только одно отношение к ней может более всего соответствовать разуму»[97].
Справедливость требует прежде всего того, чтобы каждый человек имел средства к жизни. «Наши животные потребности состоят, как это давно уже признано, в пище, одежде и жилище. Если справедливость имеет какой-нибудь смысл, то не может быть ничего несправедливее того, как недостаток в этих предметах у одного человека, в то время как у другого они имеются в излишестве. Но справедливость этим не ограничивается. Каждый человек имеет право не только на средства к жизни, но, пока еще есть запас общественного богатства, имеет право и на средства к хорошей жизни. Несправедливо, когда один человек работает до разрушения своего здоровья или своей жизни, в то время как другой в излишестве наслаждается роскошной жизнью. Несправедливо, когда один человек не имеет времени для развития своего духа, в то время как другой палец о палец не ударяет для общей пользы»[98].
2. Такое «состояние равенства в собственности»[99] в высшей степени способствовало бы всеобщему благу. При таком состоянии «работа должна бы была стать до того легким бременем, что сделалась бы полезным телесным упражнением и отдохновением»[100]. «Каждый человек стал бы вести простой, но здоровый образ жизни. Каждый человек умеренным телесным упражнением стал бы поддерживать ясность духа; никто бы не страдал от усталости, все имели бы время для развития альтруистических побуждений души и своих способностей в стремлении к совершенству»[101].
«Как быстры и возвышенны были бы успехи нашего рассудка, если бы всем было открыто поле знания! Необходимо, конечно, признать, что духовное неравенство в некоторой степени осталось бы и дальше; но можно быть уверенным в том, что духовные способности людей того времени опередят далеко за собой все успехи предшествовавшего времени»[102].
Также велик, как духовный прогресс, был бы и прогресс нравственный. Пороки, которые неразрывно связаны с существующей системой собственности, «должны были бы исчезнуть при таком общественном строе, в котором люди живут в достатке и в котором все в равной степени пользуются дарами природы. Для узкого себялюбия не было бы больше места, и так как никому не приходилось бы заботиться о своем незначительном имуществе и неутомимо работать для удовлетворения своих потребностей, то каждый мог бы всецело быть занятым мыслью о всеобщем благе. Никто не был бы врагом своего соседа, так как не было бы предметов раздора; и, таким образом, на троне восседало бы человеколюбие, следуя указаниям разума»[103].