«Никакая монархия не законна. Она не может получить законности ни путем наследования, ни путем выбора, ни благодаря праву общей подачи голосов, ни благодаря превосходству правителя, ни в силу религиозной и традиционной святости. Всякое господство людей над людьми, в форме ли монархической, олигархической или демократической, представляет собой всегда автократию и в равной степени несправедливо и бессмысленно»[146]. Особенно нужно принять к сведению то, что и «демократическая форма есть не что иное, как конституционный произвол, который следует за другим конституционным произволом; она не имеет никакого научного значения и может быть рассматриваема только как переходная ступень к единой, нераздельной республике»[147].
«Едва успел авторитет появиться на земле, как весь мир начал добиваться его. Авторитет, правительство, насилие, государство — все эти слова обозначают одно и то же — служили всякому средством для угнетения и эксплуатации своего ближнего. Авторитет был единственной целью, к которой был обращен взор любителей абсолютизма, а также доктринеров, демагогов и социалистов»[148]. «Все партии без исключения, как скоро они начинают стремиться к власти, делаются только различными формами абсолютизма, и до тех пор не будет свободы для гражданина, порядка в обществе, единодушия среди рабочих, пока в нашем политическом катехизисе отказ от авторитета не заступит место веры в авторитет. Никаких партий, никаких авторитетов, только безусловная свобода людей и граждан: эти три слова содержат все мое политическое и социальное вероисповедание»[149].
II. Справедливость требует вместо государства дружественного общежития людей на основании правовой нормы, согласно которой все договоры должны быть исполнены. Эту совместную жизнь Прудон называет «анархией»[150], а позднее «федерацией»[151][152].
1. После уничтожения государства тоже должна существовать социальная жизнь людей. Уже в 1848 году Прудон говорил, что следует «установить систему совершенного равенства, в которой все современные учреждения за исключением собственности, т. е. злоупотребления ею, не только найдут свое место, но сами станут орудием равенства; именно свобода отдельного человека, разделение власти, государственная прокуратура, суд присяжных, разделение судебной и административной власти»[153].
Но людей должна связывать в общество не какая-нибудь высшая власть, а единственно налагающая правовые обязательства сила договора. «Если я с одним или с несколькими своими согражданами веду переговоры насчет какого-нибудь предмета, то ясно, что для меня моя воля закон; когда я исполняю принятую на себя обязанность, я сам для себя правительство. Если бы я мог, следовательно, заключить со всеми такой договор, какой я заключаю с некоторыми, если бы все они могли бы обязать себя друг перед другом таким же образом, если бы образовались благодаря этим договорам группы граждан, общины, округа, провинции, которые имели бы силу юридического лица и, в свою очередь, соединились бы между собой на тех же основаниях, то это было бы то же самое, как если бы моя воля получила бесконечное повторение. Установленный таким образом закон, независимо от того, относительно какого предмета и по чьему предложению он был издан, будет всегда только моим законом; и если этот порядок вещей назывался бы правительством, то это было бы мое правительство. Как только договор вообще стал бы на место закона, мы имели бы истинное правительство людей и граждан, истинное народное главенство, республику»[154].
«В республике каждое мнение и каждая деятельность свободны; и именно благодаря разнообразию мнений и деятельностей народ мыслит и действует, как отдельный человек. В республике каждый гражданин делает только то, что он хочет, и подобно тому, как он принимает участие в производстве и обращении товаров, он участвует и в законодательстве и управлении. В ней каждый гражданин — король, ибо он имеет полную власть: он господствует и управляет. Республика — это позитивная анархия. В ней порядок не является господином свободы, как в конституционной монархии, ни тюрьмой для свободы, как при временном правительстве. В ней со свободы сняты все оковы, суеверия, предрассудки, ложные умозаключения, всякое воровство и насилие; свобода взаимна и безгранична; свобода не дочь, но мать порядка»[155].
2. Анархия нам может легко представиться «высшей степенью беспорядка и выражением хаоса. Рассказывают, что в Париже в семнадцатом столетии один гражданин, услыхав, что в Венеции нет короля, не мог оправиться от своего удивления и чуть не умер со смеха. Наш предрассудок принадлежит сюда же»[156]. В противоположность этому Прудон рисует картину того, как при анархии может развиться социальная жизнь людей в ее частных проявлениях для того, чтобы удовлетворять всем тем задачам, которые исполняются теперь государством.
Он начинает свое описание примером: «Церковная власть была, согласно преданию, много столетий отделена от светской власти. Никогда, однако, не было полного разделения, и централизация поэтому, к великому вреду церковной власти, а также и верующих, никогда не была вполне достаточной. Полное разделение было бы тогда, если бы светская власть не заботилась об обедне, о таинствах, об управлении церковными приходами и назначении епископов. Затем, централизация была бы больше и вследствие этого правление более упорядоченным, если бы народ во всяком приходе имел право сам избирать священника или вообще оставлять это место незанятым, если бы священники во всякой епархии сами себе выбирали епископа и если бы только собрание епископов выносило решения относительно духовных дел, относительно теологического обучения и церковной службы. Это разделение власти имело бы своим последствием то, что духовенство перестало бы быть в руках государства орудием тирании против народа. Введением же всеобщей подачи голосов церковное управление было бы внутри себя централизировано под влиянием народа, а не правительства или папы, и находилось бы в продолжительном согласии с потребностями общества, нравственным и духовным состоянием граждан. Если желательно, таким образом, возвращение к органической, экономической и социальной истине, то необходимо прежде всего устранить преумножение конституционной власти, отняв от государства право назначения епископов и отделивши раз навсегда церковную власть от светской. Во-вторых, необходимо централизировать церковь посредством системы постепенных выборов. В-третьих, в основание церковной власти, также и всех других государственных властей нужно положить всеобщее избирательное право. При такой системе то, что теперь называется правительством, представляло бы собой только правление. Вся Франция центра-лизирована в делах церкви. В силу своего избирательного права вся страна как в церковных, так и в светских делах управляет собой сама. Ясно, что если бы все дела страны могли быть таким образом управляемы, то установился бы совершеннейший порядок, сильнейшая централизация, причем не было бы ничего из того, что мы теперь называем общественным насилием или правительством»[157].
Свой второй пример Прудон берет из области судебной власти: «Судопроизводство со всеми его многочисленными подразделениями, своими рангами, своей несменяемостью, своим объединением под одним министерством имеет ясно выраженную особенность и необыкновенную склонность к централизации. Но оно совсем не находится в руках граждан, оно находится в полном распоряжении исполнительной власти и подчинено не стране посредством выборов, а правительству, т. е. президенту. Поэтому граждане находятся в таком же отношении к своим «естественным» судьям, как прихожане к своему пастырю; народ тоже наследственно принадлежит чиновникам, партия существует для судьи, а не судья для партии. Нужно только применить общее избирательное право и постепенную избирательную систему в судопроизводстве, как и в церковном управлении, устранить пожизненность должности, которая равносильна уничтожению права выборов, лишить государство всякого влияния на судебное сословие, и это само по себе централизированное сословие подчинить народу, и государственная власть будет лишена самого сильного своего средства для тирании, а правосудие будет служить свободе и порядку. И если нежелательно, чтобы народ, от которого при общей подаче голосов должна исходить всякая власть, встал в противоречие сам с собой и в церковных делах желал бы одного, а в мирских другого, то можно быть уверенным в том, что разделение властей не поведет к раздорам и что разделение и равновесие будут в будущем, наоборот, обозначать одно и то же»[158].
150
Qu’est ce que la propriété, S. 301; Confessions, S. 68, Solution du problème sociale, S. 119.
152
Неверно, что учением Прудона до 1852 года был анархизм, а начиная от этого года федерализм, как это утверждают: Diehl 2, S. 116; 3, S. 166–167; Zenker, S. 61; его анархизм с самого начала был федерализмом, но он назвал его федерализмом только позднее.