Штирнер вообще не признает никакой истины: «Истины — это фразы, пустые выражения, слова (λογοζ); будучи поставлены в связь или приведены в порядок, они образуют логику, науку, философию»[209]. Поэтому нет ни истины, ни права, ни свободы, ни человечности и т. д., которые могли бы устоять предо мной и которым бы я подчинился»[210]. «Если существует хоть одна истина, которой человек должен посвящать свою жизнь и силы, потому что он человек, он подчинен правилу, господству, закону и т. д., — он раб»[211]. «До тех пор, пока Ты веришь в истину, Ты не веришь в себя и Ты раб, — Ты религиозный человек. Ты один только истина, или еще более, Ты больше истины, которая ничто по сравнению с Тобой»[212].
Если сделать отсюда поверхностное заключение, то следовало бы сказать, что книга Штирнера представляет собой личное признание, изложение мыслей без всякой претензии на всеобщее значение; Штирнер не говорит нам о том, что он считает истинным или что мы, по его мнению, должны делать, но он дает нам возможность наблюдать за игрой его представлений. Но сам Штирнер не делает такого заключения[213], и из-за формы изложения его книги, которая большею частью говорит о штирнеровском «Я», этого не следует предполагать. Он называет того «ослепленным, который хочет быть только «человеком»[214]. Он выступает против «ошибочного сознания, будто я не имею права настолько, сколько мне необходимо»[215]. Он смеется над верой наших бабушек в привидения[216]. Он говорит: «наказание должно уступить место удовлетворению»[217]; человек «должен защищаться против человека»[218]. И он прибавляет к этому: «над вратами нашего времени стоит не аполлоновское «Познай самого себя», но изречение: «увеличивай свое значение»[219]. Таким образом, Штирнер хочет познакомить нас не только со своим внутренним состоянием во время издания этой книги, но он хочет нам сказать, что он считает истинным и что мы должны делать; его книга не только личная исповедь, но научная теория.
3. Свое учение о праве, государстве и собственности Штирнер не называет анархизмом. Название анархизма он применяет, наоборот, к политическому либерализму, против которого он борется[220].
2. Основные принципы
Согласно Штирнеру, для каждого из нас самый высший закон — это наше собственное благо.
Что же это такое — собственное благо? «Мы ищем наслаждения жизни!»[221] «С этого момента вопрос не в том, как приобрести жизнь, а в том, как ее употребить, как наслаждаться ею; не в том, как установить в себе свое настоящее «Я», но в том, как развернуться и оживить свой дух»[222]. «Для того чтобы наслаждение жизнью взяло верх над жаждой или чаяниями жизни, оно должно преодолеть их в двояком отношении, которое Шиллер выводит в «Ideal und Leben»; оно должно уничтожить духовную и материальную бедность, уничтожить идеал и нужду в повседневном хлебе. Кому приходится тратить свою жизнь для того, чтобы жить, тот не может наслаждаться жизнью; кому сначала надо искать свою жизнь, тот не имеет ее и не может наслаждаться ею: оба бедны»[223].
Собственное благо наш высший закон. Штирнер не признает никаких обязанностей[224]. «Какое мне дело до того, по-христиански ли то, о чем я думаю и что я делаю? Человечно ли это, либерально, гуманно или бесчеловечно, нелиберально, негуманно, — разве это меня касается? Если это только дает мне то, чего я хочу, если я этим удовлетворяю себя, тогда можете давать этому какие угодно определения, мне это безразлично»[225]. «Таким образом, мое отношение к миру такое: «я не делаю ничего «для Бога», не делаю ничего «ради человека», но все, что я делаю, это «ради Себя»[226]. «Там, где мир становится мне поперек дороги — а это он делает повсюду, — я уничтожаю его для того, чтобы утолить голод своего эгоизма. Ты для меня не что иное, как пища, подобно тому как и Ты поедаешь и потребляешь меня. Мы стоим друг к другу только в одном отношении — отношении пригодности, полезности, прибыли»[227]. «Я тоже люблю людей, не только отдельных, но каждого. Но я люблю их с сознанием эгоизма; я люблю их потому, что любовь делает меня счастливым; я люблю потому, что любить естественно для меня, потому что мне это нравится. Я не знаю никакой «заповеди любви»[228].
3. Право
I. С точки зрения личного блага каждого Штирнер отвергает право без всяких ограничений, пространственных или временных.
Право основывается не на том, что каждый признает, что оно способствует его благу, но на том, что каждый признает его святым. «Кто же может говорить о «праве», если он только не стоит на религиозной точке зрения? Разве право не является религиозным понятием, т. е. чем-то святым?»[229] «Когда революция возвела равенство в правовую норму, она проникла в религиозную область, в царство святости, идеала»[230]. «Я должен почитать султанское право в султанстве, народное право в республике, каноническое право в католической общине и т. д. Этим правам я должен подчиниться, должен считать их святыми»[231]. «Закон свят, и кто его нарушает, тот преступник»[232]. «Только по отношению к святому бывают преступники»[233]; «преступление исчезает, когда исчезнет святое»[234]. «Наказание имеет значение только по отношению к святому»[235]. «Что делает священник, увещевающий преступника? Он ему рисует его великую несправедливость, как он осквернил своим поступком святыню государства, его собственность (сюда должна быть причислена и жизнь граждан)»[236].
Но право также мало священно, как мало оно способствует благу каждого. «Право — призрачное построение»[237]. «Люди не стали господами идеи «права», которую они сами создали: их творение ускользает от их власти»[238]. «Пусть человек заявляет в два раза более претензий на свои права: какое мне дело до его прав и претензий»[239]. Я их не уважаю. «Ты имеешь право на то, что можешь сделать. Все права и все полномочия я произвожу от самого себя. Я имею право на все то, что я могу осилить. Я имею право низвергнуть Зевса, Иегову, Бога и т. д., если только я могу это сделать; если же я этого не могу, то эти боги навсегда останутся правыми и сильными против моего желания»[240]. «Право превращается в ничто, если оно поглощается насилием»[241]. «Но вместе с понятием свой смысл теряет также и слово[242]. «Народ может быть против богохульников; и тогда издается закон против богохульства. Должен ли я поэтому не богохульствовать? Разве этот закон должен для меня представлять нечто большее, чем приказание»?[243] «Кто имеет силу, тот «стоит над законом»[244]. «Земля принадлежит тому, кто может взять ее, или тому, кто не позволяет отнять ее у себя. Если он присвоит ее себе, то ему принадлежат не только земля, но и права на нее. Это — эгоистическое право, т. е.: для меня так правильно, поэтому это право»[245].