Выбрать главу

2) Личное благо требует того, чтобы в будущем вместо права оно само было для всех людей законом.

Каждый из нас представляет собою «единицу»[246], мировую историю для самого себя[247], и если он признает себя «единицей[248], то он индивидуален»[249]. «Бог и человечество основали все только на себе самих. И я строю все на своем Я, так как Я точно так же, как Бог, есть отрицание всего остального, Я — это мое все, Я — единица»[250]. «Прочь поэтому всякую вещь, которая не всецело принадлежит мне! Вам думается, что мои вещи должны быть по крайней мере хорошими вещами? Но что же хорошо? Что плохо? Я сам своя вещь, и Я ни хорош и ни плох. И то и другое не имеет для меня смысла. Божественное — это дело Бога, человеческое — дело «человека». Мои вещи ни божеские, ни человеческие, они ни истинны, ни хороши, ни правильны, ни свободны и т. д., они только мои вещи, они не всеобщи, но индивидуальны, как и я индивидуален. Нет ничего выше меня!»[251]

«Какая разница между свободой и индивидуальностью? Я свободен от того, от чего освобожден; собственник того, что я имею в своей власти или над чем я волен»[252]. Моя свобода тогда только совершенна, когда она обращается в мою силу; благодаря этой последней я перестаю быть только свободным человеком и становлюсь собственником»[253]. «Каждый должен себе сказать: Я для самого себя — все, и делаю все ради самого себя. Когда вам станет ясно, что Бог, заповеди и т. д. вам только вредят, что они вас умаляют и губят, вы наверно отбросите их от себя так же, как некогда христиане прокляли Аполлона, Минерву или языческую мораль»[254]. «В образе «Бога» христиане изобразили то, как можно поступать только по своей собственной воле, не спрашивая никого и ни о чем. Он поступает так, «как ему угодно»[255].

«Власть — это красивая и полезная вещь для многих дел, так как «с одной горстью власти можно сделать больше, чем с полным мешком права». Вы жаждете свободы? Глупцы! Приобретите власть, тогда свобода придет сама по себе. Посмотрите: кто имеет власть, тот «стоит выше законов». По вкусу ли вам этот взгляд, о законопочитатели? Но ведь вы не имеете никакого вкуса!»[256].

4. Государство

Одновременно с правом Штирнер должен необходимо и безусловно отрицать и правовое учреждение, которое называется государством. Без права невозможно государство. «Уважение перед законом»! — Этой уловкой держится все государство[257].

Таким образом, и государство также основывается не на том, что каждый признает его способствующим его благу, но скорее на том, что каждый считает его святым, что «мы находимся в заблуждении, будто бы оно есть личность и как таковая присваивает себе имя «моральной, мистической или государственной личности». Эту львиную шкуру такой личности Я, которое действительно есть Я, должно содрать с этого гордого червя»[258]. Для государства справедливо то же самое, что и для семьи. «Для того чтобы семья в ее составе признавалась и поддерживалась каждым из ее членов, кровная связь должна быть так свята для каждого члена, чувство же к ней должно быть преисполненным такого благоговения, почтения к этой связи, что каждый кровный родственник делается для него святым. Подобным же образом для каждого члена государственной общины должна быть свята эта община, и то понятие, которое для государства считается самым высшим, должно быть высшим и для него»[259]. «Требовать» этого государство «не только вправе, но и вынуждено»[260].

Но государство не свято. «Деятельность государства — это насилие; но свое насилие оно называет «правом», насилие же отдельного человека — «преступлением»[261]. Если я не делаю того, что хочет государство, «оно выступает против меня со всей силой своей львиной лапы и своих орлиных когтей; ибо оно царь зверей: и лев и орел»[262]. «Если вы и импонируете своему противнику, как сила, то вы не являетесь для него все же благодаря этому священным авторитетом; он должен стать разбойником. Но он не обязан иметь к вам почтения и уважения, хотя бы он и принимал во внимание вашу силу»[263].

Государство не способствует и благу каждого. «Я смертельный враг государства»[264]. «Общее благо, как таковое, не есть мое благо, но, наоборот, самое крайнее проявление самоотречения. Всеобщее благо может громко торжествовать, в то время как я должен «пресмыкаться»; государство может блистать, в то время как я терплю голод»[265]. «Каждое государство есть деспот, независимо от того, один ли или много деспотов или, как это полагают часто о республике, все господа, т. е. один властвует над другим»[266]. «Государство, правда, позволяет личностям свободно забавляться, но только они ничего не должны предпринимать серьезно, никогда не должны забывать его. Государство имеет своей целью только ограничение свободы каждого, обуздание его, подчинение чему-нибудь общему; оно держится до тех пор, пока каждый человек еще не стал всем во всех отношениях, и государство поэтому не что иное, как ясно выраженное мое личное ограничение, мое рабство»[267].

«Государство никогда не стремится к тому, чтобы сделать возможной свободную деятельность каждого, а всегда способствует только такой деятельности, которая связана с целями государства»[268]. «Государство старается парализовать каждую свободную деятельность посредством своей цензуры, своего контроля, своей полиции и считает это своей обязанностью, ибо этого в действительности требует самосохранение»[269]. «Я не имею права делать все то, что в состоянии сделать, но лишь ту только часть этого, которая мне дозволена государством; я не должен реализовать моих мыслей, извлекать пользу из моей работы, вообще я не должен делать ничего своего»[270]. Пауперизм — это продукт моей бездонности, проявление того, что я не могу себя использовать. Поэтому государство и пауперизм одно и то же. Государство не позволяет мне извлечь из себя мою ценность и существует только при моей бесценности. Оно всегда старается извлечь из меня для себя пользу, т. е. эксплуатировать меня, воспользоваться мною, хотя бы даже эта эксплуатация заключалась только в том, что я должен заботиться о пролетариате; оно хочет, чтобы я был каким-то орудием и для него»[271].

«Государство не может терпеть того, чтобы человек стоял к другому человеку в непосредственном отношении: оно должно быть между ними посредником, разъединять их собой. Оно отрывает человека от человека для того, чтобы стать в качестве призрака между ними. Те рабочие, которые требуют повышенной платы, признаются преступниками, как только они хотят добиться этого повышения силой. Что же они должны делать? Без принуждения они не добьются его, йо в принуждении государство видит самоуправство, исходящее из Я, самоопределение, действительную, свободную реализацию своей собственности, которых оно не может допустить»[272].

II. Личное благо каждого требует, чтобы общественное сожительство людей, на основании только их собственных предписаний, заменило бы собой государство. Этой форме человеческого общежития Штирнер дает название «Ферейна эгоистов»[273].

вернуться

246

Ib. S. 251.

вернуться

247

Ib. S. 8.

вернуться

248

Ib. S. 490.

вернуться

249

Ib. S. 491.

вернуться

250

Ib. S. 7.

вернуться

251

Ib.S.8.

вернуться

252

Ib. S. 207.

вернуться

253

Ib. S. 219.

вернуться

254

Der Einzige, S. 214.

вернуться

255

Ib. S. 212.

вернуться

256

Ib. S. 220.

вернуться

257

Ib. S. 314.

вернуться

258

Der Einzige, S. 295.

вернуться

259

Ib. S. 231–232.

вернуться

260

Ib.S. 231.

вернуться

261

Ib. S. 259.

вернуться

262

Ib. S. 337.

вернуться

263

Ib. S. 258.

вернуться

264

Ib. S. 339.

вернуться

265

Der Einzige, S. 280.

вернуться

266

Ib. S. 257.

вернуться

267

Ib. S. 298.

вернуться

268

Ib. S. 298.

вернуться

269

Ib. S. 299.

вернуться

270

Ib. S. 298.

вернуться

271

Der Einzige, S. 336.

вернуться

272

Ib.S. 337–338.

вернуться

273

Stimer. Der Einzige, S. 235; Wigauds Vierteljahrsschrift 3, S. 192.