2. «Союзы умножат средства каждого и обеспечат оспариваемую собственность также и в следующих вещах»[294]. «Если мы хотим присвоить себе землю землевладельцев, не желая ее дальнейшего существования в этой форме, то объединимся для этой цели, образуем союз, société, который и сделается собственником; если нам посчастливится, то землевладельцы перестанут быть владельцами земли. И подобно тому как мы отняли у них землю, мы можем взять многое другое из их собственности, делая все это своей собственностью, т. е. собственностью победителей. Последние образуют союз, который, как можно предполагать, постепенно может охватить все человечество. Но и так называемое человечество, как таковое, есть не что иное, как идея (Призрак), в действительности существуют только отдельные люди. И эти отдельные люди в виде объединенной массы будут не менее произвольно обращаться с землей, чем индивидуализированная личность»[295].
«То, в чем все хотят принять участие, будет отнято у того отдельного человека, который хочет иметь это исключительно для себя, и сделается общим достоянием. В общественном богатстве каждый имеет свою долю, и эта доля считается его собственностью; так и при старых условиях нашей жизни дом, который принадлежит пяти наследникам, представляет их общее богатство, пятая же часть дохода есть собственность каждого. Не принадлежащая еще нам собственность станет более доходной, когда будет находиться в наших руках. Объединимся же поэтому с целью такого расхищения»[296].
6. Осуществление
Согласно Штирнеру, перемена, которой требует благо каждого человека, произойдет так, что сперва совершится среди достаточного количества людей внутренний переворот и собственное благо будет признано высшим законом, а затем люди эти при помощи силы совершат внешний переворот, т. е. уничтожат право, государство и собственность, и осуществят новый строй.
I. Самое первое и важное — это внутреннее изменение людей.
«Революция и возмущение не должны быть рассматриваемы, как вещи, имеющие равное значение. Революция — это переворот в условиях, в существующем состоянии или status’e государства или общества, это, следовательно, политическое или социальное действие; возмущение же, хотя и имеет своим неизбежным следствием изменение порядка, но исходит не из необходимости этого изменения, а из недовольства людей собой; это не бунт, а восстание каждого в отдельности, возмущение, не считающееся с теми учреждениями, которые получат в нем свое происхождение. Революция стремится к новым учреждениям, возмущение же ведет к тому, чтобы не допускать чужого установления учреждений для нас самих, но самим начать создавать их, и не возлагает на «учреждения» никаких блестящих надежд. Оно не представляет собой борьбы против существующего, ибо, если оно распространяется, это существующее рушится само собой. Оно есть всего лишь освобождение меня самого из существующего. Если я оставляю без внимания существующее, оно умирает и начинает гнить. Так как моя цель заключается не в низвержении существующего, а в моей победе над ним, то моя цель и моя деятельность не носят политического или социального характера, но, как направленные исключительно на меня самого и на мою индивидуальность, — характер эгоистический»[297].
«Почему основатель христианства не был ни революционером, ни демагогом, за какового его очень хотели счесть евреи, почему он не был либералом? Потому, что он не видел спасения в изменении существующего строя и был поэтому к нему равнодушен. Он вовсе не был революционером, как, например, Цезарь. Он был бунтовщиком; он не был проповедником государственного переворота, он только восстал; он не вел никакой либеральной или политической борьбы против существующей власти, но он хотел идти своей дорогой, не заботясь и не считаясь с этой властью»[298].
«Все святое есть обуза, цепи. Все святое будет и должно быть уничтожено при уничтожении права; потому в наше время во всех областях замечается множество случаев такого уничтожения. Они подготавливают крушение права, его исчезновение»[299]. Считай себя более сильным, чем признают тебя другие, и ты будешь обладать большей силой; считай себя больше, и ты будешь больше»[300]. «Бедные только тогда будут свободными и собственниками, когда они возмутятся, обогатятся и возвысятся»[301]. «Только в эгоизме может найти чернь помощь; эту помощь она должна оказать себе сама, и она себе окажет ее. Если она не позволит устрашиться, она станет силой»[302].
II. Чтобы «совершить переворот»[303] и на место права, государства и собственности водворить новый порядок, необходимо далее насильственное восстание против существующего строя.
1. «Государство может быть побеждено только дерзким произволом»[304]. «Преступление есть насилие отдельного человека, и только посредством преступления отдельный человек уничтожает насилие государства, когда он полагает, что не государство должно быть выше его, а они — выше государства»[305]. «Результат и здесь получается тот, что люди, мыслящие в своей борьбе против правительства, не правы, т. е. бессильны, пока борьба эта не знает иных средств против личной силы, кроме мыслей (эгоистическая сила затыкает мыслящим людям рот). Теоретическая борьба не может дать места полной победе, и святая сила мысли подчиняется насилию эгоизма. Только эгоистическая борьба, борьба эгоистов с обеих сторон, делает все ясным»[306].
«Вопрос о собственности нельзя решить так мирно, как об этом мечтают социалисты и даже коммунисты. Он может быть решен только войной всех против всех»[307]. «Ведь я беру обратно ту силу, которую, по незнанию своих собственных сил, я предоставил другим! Я говорю себе: все, на что распространяется моя сила, это моя собственность, и я присваиваю себе все то, как свою собственность, для достижения чего я чувствую в себе достаточно сил; я позволяю себе увеличивать мою действительную собственность до тех пор, пока я уполномочиваю себя брать, т. е. — пока я в силах»[308]. «Чтобы уничтожить неимущую чернь, эгоизм не говорит: подожди, пока блюстители справедливости подарят тебе что-нибудь во имя всего общества, но говорит: хватай и бери все, что тебе нужно»[309].
В этой борьбе Штирнер оправдывает всякое средство. «Ни перед каким делом я не остановлюсь только потому, что в нем будто бы живет дух безбожия, безнравственности, несправедливости, точно также, как святой Бонифаций не отказался из-за религиозных соображений от срубления языческого дуба»[310]. «Власть над жизнью и смертью, которую церковь и государство удерживают за собой, я называю также и своей властью»[311]. «Жизнь отдельного человека имеет для меня значение лишь постольку, насколько она ценна для меня. Его богатства, материальные и духовные, принадлежат мне, и я управляю ими по мере своей силы»[312].
2. Штирнер рисует нам картину одного отдельного явления в этом насильственном перевороте строя. Он предполагает, что некоторые люди уже видят, что они в государстве по сравнению с другими привилегированными лицами слишком обделены.
«Обделенные задают себе вопрос: чем же застрахована ваша собственность, ваша — господа привилегированные? — и отвечают себе: тем, что мы воздерживаемся от покушения на нее. Стало быть, нашей защитой! И что же вы даете нам за это? Пинком ноги и презрением дарите вы «простой народ»; полицейским надзором и катехизисом со следующим главным правилом: уважай то, что не принадлежит тебе, но что принадлежит другому! Уважай других и особенно начальство! Мы же отвечаем вам: если хотите нашего уважения, так купите его за выгодную для нас цену. Мы оставим за вами вашу собственность, если вы дадите нам за это должное возмездие. Что дает генерал в мирное время взамен своего многотысячного годового жалованья, а другие за свой ежегодный доход в сотни тысяч или миллионы? Чем вы платите за то, что мы жуем картофель и спокойно смотрим, как вы глотаете устрицы? Платите нам за устрицы такую же цену, какую мы должны платить вам за картофель, и мы позволим вам есть их и впредь. Или вы думаете, что устрицы нам не принадлежат так же, как и вам? Вы будете кричать о насилии, если мы возьмем и станем их есть, и вы будете правы. Без насилия мы их не получим, точно так же, как и вы имеете их только потому, что употребляете над нами насилие.