«Не будет больше разъединения между земледелием и промышленностью. Фабричные рабочие будут одновременно и земледельцами»[580]. «Будучи главным образом периодическим занятием, которое требует в известное время, особенно во время жатвы, а еще более во время удобрения почвы, увеличения рабочей силы, земледелие создаст единение между деревней и городом»[581]. Равным образом «будет положен конец разделению между духовной и физической работой»[582]. «Поэты и ученые не найдут ни одного бедняка, который за тарелку супа продал бы им свои силы; они должны будут соединиться, чтобы самим отпечатывать свои сочинения. В таком случае писатели, а также и их почитатели и почитательницы скоро освоятся с техникой типографского дела; они научатся понимать то наслаждение, которое доставляется самостоятельной отпечаткой для общества того произведения, которое они ценят»[583]. «Каждая работа будет приятна»[584]. «Если теперь существует неприятная работа, то это потому, что люди науки никогда не задумывались над тем, чтобы сделать ее более приятной; они всегда знали, что существует достаточно голодающих, которые за пару грошей будут работать и так»[585]. «Фабрики, заводы, рудники, могут быть так же гигиенично устроены, как и самые лучшие лаборатории наших университетов; и чем совершеннее они будут устроены, тем больший доход будет от них получаться»[586]. Плоды такой работы будут «бесконечно лучше и многочисленнее, чем богатства, которые до сего времени добывались под игом рабства, крепостничества и эксплуатации труда»[587].
Как же будет распределено богатство?
Каждый, кто вносит свою часть в производство, получит также и свою часть продукта. Но этот надел продукта не будет соответствовать участию в производстве. «Каждому по его силам, каждому по его потребностям»[588]. «Потребность поставят выше участия каждого в труде; будет признано, что каждый человек, который в некоторой степени участвовал в производстве, имеет право на жизнь, и даже на приятную жизнь»[589]; «каждый независимо от того, слаб он или силен, способен или неспособен, должен иметь право на жизнь и именно «право на приятную жизнь; далее, ему предоставляется право самому решать, что считать приятной жизнью»[590].
Запас богатства общества даст полнейшую возможность для этого. «Когда, с одной стороны, видишь ту быстроту, с какой возрастает продуктивная сила культурных народов, с другой же стороны — границы, которые поставлены, косвенно или непосредственно, их производительности существующими условиями, то приходишь к тому заключению, что даже мало-мальски осмысленное экономическое законодательство даст возможность культурным народам в течение немногих лет накопить столько полезных предметов, что придется воскликнуть: «Достаточно! достаточно угля! достаточно хлеба! достаточно платья! Мы хотим отдохнуть, с большею пользою употребить наши силы и наше время»[591].
Но как же поступить, если потом запас богатств окажется недостаточным для всех потребностей? «Решение гласит: свободное пользование всем тем, что имеется в избытке, разделение того, в чем может оказаться недостаток, причем разделение это будет производиться по потребностям, но будет оказано преимущество детям, старым и вообще слабым. Так происходит теперь уже в деревне. Какая община думает об ограничении свободы и пользования лугами, пока она имеет их достаточно? Какая община препятствует своим членам, пока у нее достаточно хворосту и каштанов, употреблять их столько, сколько ей угодно? И что предпринимает крестьянин, когда топливо на исходе? Разделение по порциям»[592].
6. Осуществление
Переворот, ожидаемый с прогрессом человечества, от менее счастливой к более счастливой жизни, т. е. исчезновение государства, преобразование права и собственности и наступление нового строя произойдет, согласно Кропоткину, путем социальной революции, т. е. посредством насильственного ниспровержения старого строя, которое хоть и совершится само собой, но подготовление к которому есть обязанность тех, которые предвидят ход развития.
I. Мы знаем, что мы «без сильных потрясений не достигнем будущего строя»[593]. «Чтобы справедливость победила и чтобы новые идеи сделались действительностью, необходима ужаснейшая буря, которая унесла бы с собой всю гниль, оживила бы своим дыханием уставшие души и возвратила бы устаревшему, разложившемуся и падающему обществу способность жертвовать собою, самоотречение и геройский дух»[594]. Необходима, далее, «социальная революция, т. е. конфискация народом всего общественного богатства и уничтожение всякой власти»[595]. «Социальная революция уже стучится в дверь»[596]; «мы можем ожидать ее еще в конце этого столетия[597]. «Она может произойти через несколько лет»[598]. Она является «нашей исторической задачей»[599]. «Она произойдет независимо от нашей воли, хотим ли мы ее или нет»[600].
1. «Социальная революция представляет собой не восстание нескольких дней — она может продлиться три, четыре года, пять лет, пока не закончится преобразование общественных и материальных отношений»[601]. «В течение этого времени взойдет все то, что мы теперь сеем, и принесет плоды, а тот, кто пока еще равнодушен к новому учению, сделается его убежденным приверженцем»[602]. Социальная революция не ограничится также какой-нибудь одной местностью. «Незачем, конечно, предполагать, что она начнется одновременно во всех частях Европы»[603]. «В Германии революция ближе, чем это думают»[604]. «Но где бы она ни началась, во Франции ли, Германии, Испании или России, она в конце концов распространится на всю Европу; она разгорится с такой же быстротой, как революция наших предков, героев 1848 года, и охватит огнем всю Европу[605].
2. Первым действием социальной революции будет разрушение[606]. «Страсть к разрушению, которая так естественна и справедлива, потому что она является одновременно и страстью обновления, получит полное оправдание. Сколько старого хлама надо выбросить! Разве не все нуждается в преобразовании: дома, города, ремесленные и сельские производства и все общественные учреждения»[607]. «Немедленно должно быть разрушено все то, что необходимо уничтожить: остроги, тюрьмы, крепости, в городах вредные для здоровья кварталы, очумленным воздухом которых мы так долго дышали»[608].
И тем не менее социальная революция не будет страшным временем. «Понятно, что борьба потребует жертв. Легко понять, что народ в Париже, раньше чем отправился сражаться на границу, перёбил в тюрьмах всех дворян, которые вместе с неприятелями рассчитывали подавить революцию. Того, кто будет порицать его за это, следует спросить: страдал ли ты вместе с народом и так, как он? В противном случае стыдись и молчи»[609]. Но народ никогда не станет, подобно королям и царям, возводить страх в систему. «Он имеет жалость к жертвам, он слишком добросердечен для того, чтобы жестокость ему скоро не надоела. Общественный прокурор, катафалк, гильотина возбуждают скоро отвращение. Через некоторое время узнают, что подобное время ужасов подготовляет только диктатуру; и гильотина будет уничтожена»[610].