Но это еще не все, что может быть сказано в доказательство несостоятельности права. «Насилие отрицает и осуждает в неподвижной форме закона только то, что большей частью уже задолго до этого отрицалось и осуждалось общественным мнением, но с той разницей, что общественное мнение отрицает и осуждает все поступки, противные нравственному закону, закон же, поддерживаемый насилием, осуждает и преследует только известный, очень узкий круг поступков, этим самым как бы оправдывая все поступки того же порядка, не вошедшие в этот узкий круг. Общественное мнение уже со времен Моисея считает корыстолюбие, распутство и жестокость злом и осуждает их; оно отрицает и осуждает всякого рода проявления корыстолюбия, — не только приобретение чужой собственности насилием, обманом или хитростью, но и всякое пользование ею; осуждает всякого рода распутство, будь то блуд с наложницей, невольницей, разведенной женой или даже своей собственной; осуждает всякую жестокость, выражающуюся в побоях, в дурном содержании, в убийстве не только людей, но и животных. Закон же преследует только известные виды корыстолюбия, как то: воровство, мошенничество и известные виды распутства и жестокости, как то: нарушение супружеской верности, убийство, увечья, вследствие этого как бы разрешая все те проявления корыстолюбия, распутства и жестокости, которые не подходят под его узкое, подверженное лжетолкованиям определение этого понятия»[746].
«Еврею было нетрудно подчиняться своим законам, когда он не сомневался в том, что их писал Бог; или римлянину, так как он думал, что их писала нимфа Егерия; и даже — человеку вообще, пока он полагал, что цари, дающие законы, — помазанники Божии, или верил тому, что законодательные собрания имеют и желание и возможность издать наилучшие законы»[747]. Но «уже во времена появления христианства люди начали понимать, что законы человеческие писаны людьми, что люди не могут быть непогрешимы, каким бы внешним величием они ни были облечены, и что ошибающиеся люди не сделаются непогрешимыми оттого, что они соберутся вместе и назовут себя сенатом или каким-либо другим именем»[748]. «Ведь мы знаем, как создаются законы, мы все были за кулисами, все знаем, что законы суть произведения корысти, обмана, борьбы партий, — что в них нет и не может быть истинной справедливости»[749]. Поэтому «признание каких бы то ни было особенных законов есть признак самого дикого невежества»[750].
II. Любовь повелевает, чтобы вместо права она сама стала для людей законом. Из этого следует, что мы должны руководствоваться не правом, а, наоборот, заповедями Христа[751]. Это-то и есть «царство Божие на земле»[752].
«Что же касается дня и часа, когда наступит Царство Божие, то наступление этого часа зависит только от самых людей»[753]. «Стоит только каждому начать делать то, что мы должны делать, и перестать делать то, чего мы не должны делать, чтобы сейчас же обещанное Царство Божие наступило в ближайшем будущем»[754]. «Пусть только каждый человек сейчас же, по мере сил своих исповедует ту правду, которую он знает, или хотя бы по крайней мере пусть не защищает ту неправду, в которой он живет, выдавая ее за правду, и тотчас же еще в нынешнем, 1893-м году произойдут такие перемены в пользу освобождения людей и установления правды на земле, о которых мы не смеем мечтать и через столетия»[755]. «Еще одно небольшое усилие, и Галилеянин победил»[756].
Царство Божие «не во внешнем мире, а в душе людей»[757]. «Царствие Божие не проявится приметным образом, вам не скажут: вот оно здесь или вон оно там. Ибо знайте: Царствие Божие внутри вас есть» (Лк. XVII, 20)[758]. Царство Божие есть не что иное, как исполнение заповедей Христа, в особенности же пяти заповедей Нагорной проповеди[759], говорящих нам, каково должно быть наше поведение на настоящей ступени нашего развития для того, чтобы как можно более соответствовать идеалу любви[760], и повелевающих нам жить в мире со всеми и, если мир нарушен всеми силами содействовать восстановлению его, соблюдать верность друг другу в брачной жизни, не давать никаких обетов, прощать обиды, не платить злом за зло и, наконец, не нарушать мира ни с кем ради нашего народа[761].
Как же сложится внешняя жизнь, когда осуществится Царство Божие? «Ученик Христа будет беден; это значит, что он будет не в городе, а в деревне, не будет сидеть дома, а будет работать в лесу и в поле, будет видеть свет солнца, землю, небо, животных; он не будет ломать головы над тем, что ему съесть, чтобы возбудить аппетит, и что сделать, чтобы помочь своему пищеварению, а будет голоден три раза в день; он не будет ворочаться на мягких подушках и придумывать, чем спастись от бессонницы, а будет спать. Болеть, страдать, умирать он будет так же, как и все — бедные болеют и умирают, по-видимому, лучше, чем богатые»[762]; он будет жить «в свободном общении со всеми людьми»[763]. «Царство Божие на земле есть мир между всеми людьми. Так представлялось Царство Божие пророкам, так оно представляется всякому сердцу человеческому»[764].
4. Государство
I. Вместе с правом Толстой должен для современных народов, достигших более высокой ступени развития, неизбежно отрицать также и государство в качестве правового учреждения.
«Если и было когда-нибудь такое время, когда при низком уровне нравственности и при всеобщей склонности людей к насилию друг над другом существование власти, ограничивающей эти насилия, было выгодно, т. е. когда насилие государственное было меньше насилия отдельных лиц, то нельзя не видеть того, что такое преимущество государственности над отсутствием ее не могло длиться постоянно. Чем более уменьшалось стремление к насилию отдельных личностей, чем более смягчались нравы и чем более развращалась власть вследствие своей безграничности, тем преимущество это становилось все менее и менее ценным. В этом-то изменении, т. е., с одной стороны, в нравственном развитии масс, с другой же — в развращении правительств и заключается вся история последних двух тысячелетий»[765]. «Я не могу доказать ни необходимости, ни вреда государства вообще»[766]; «знаю только то, что, с одной стороны, мне не нужно более государства, и что с другой — я не могу более совершать те дела, которые необходимы для существования государства»[767].
«Христианство, взятое в его истинном значении, отрицает государство»[768], оно отрицает всякое правительство[769]. Государство находится в противоречии с любовью, а именно с заповедью непротивления злу насилием[770]. Мало того, устанавливая свое господство[771], государство грешит также против того, что для любви «все люди — дети Бога, и между ними существует полное равенство»[772]. Поэтому, помимо того, что, как правовое учреждение, оно основывается на насилии, существуют и другие основания для его отрицания. «Говорят, что учение христианское касается только личного спасения и не касается вопросов и дел общегосударственных. Но это только смелое и голословное утверждение»[773]. «Для каждого искреннего и серьезного человека нашего времени не может не быть очевидным, что истинное христианство — учение о смирении, прощении обид, любви — несоединимо с государством и его величием, насилиями, казнями и войнами»[774]. «Государство это — «идол»[775]; оно должно быть уничтожено во всех своих формах, будь то «абсолютная монархия, конвент, консулат, империя первого или третьего Наполеона или Буланже, конституционная монархия, коммуна или республика»[776]. Эту мысль Толстой развивает детально.
761
Worin besteht mein Glaube? S. 122–123, 179,124, 219–220; Darlegung des Evangeliums, S. 59–60; Das Reich Gottes ist in Euch, S. 143–144.