Для полного понимания учения Штирнера нужны некоторые более подробные замечания.
Его философия представляет собой последовательный эмпиризм. Он стремится придавать значение фактам и только фактам. Идея, как понятие, которому нельзя в опыте дать никакого адекватного (вполне к ней подходящего или конг-руирующего) предмета, и которая все же сообщает опыту свое направление, представляет для Штирнера ничто. Поэтому он не знает идеи человечества, а только данных конкретных людей, за пределами эмпирического существования которых д ля него ничего не существует. Так он достигает неизбежно постулата свободного от обязанностей бытия и единственной возможности своего «Ферейна эгоистов». При этом во всех своих выражениях относительно неизбежности эгоизма он высказывает только то, к чему должен прийти последовательный грубый эмпиризм, и, быть может, пришел даже, не имея только храбрости сделать это и себе и другим столь же ясным, как это сделал Штирнер.
Здесь нам нужно особенное внимание обратить на пользу применения этой доктрины к социальной жизни. Для того чтобы разъяснить се, мне нужно вообще поподробнее остановиться на некоторых предварительных познаниях из области юриспруденции и социальной науки.
Всякий знает из своего собственного опыта, что регулирование совместной человеческой жизни совершается при помощи законных норм двоякого рода. При этом нужно совершенно оставить в стороне обязанности, непосредственно вырастающие у каждого отдельного человека из велений нравственности, и иметь дело только с теми правилами, которые установлены людьми с требованием, чтобы мы подчинились им. Такими правилами являются правовые определения и множество тех норм, которые встречаются нам в виде правил приличия и нравственности, требований этикета и форм общественных отношений в узком смысле, в виде моды и многочисленных внешних обыкновений, как, например, в кодексе рыцарской чести. Я называю все эти последние нормы конвенциональными правилами и ставлю прежде всего вопрос о признаке, различающем оба наши класса.
Несведущий человек, быть может, попытался бы признать за различие между ними то, что правовые положения исходят от государства, тогда как конвенциональные правила рождаются из привычек в «общественных» отношениях. Но это было бы совсем неверно.
Нет обязательной необходимости, чтобы юридические нормы устанавливались организованной силой, которую мы обозначаем как государственную. В течение истории право часто находило свои основания в таких человеческих обществах, которые вовсе не были государствами в нашем смысле слова. Передвигающиеся орды, племена и бродячие народности живут тоже при наличности правового порядка, хотя у них и нет государства; да и дети Израиля во время их сорокалетнего странствования по пустыне, согласно преданию, хоть и представляли крепко объединенное и строго управляемое правовое общество, но не составляли государства; ибо во всех этих случаях недостает тесной связи с определенной территорией, что мы считаем существенным признаком понятия государства. К этому присоединяется то, что в течение долгого периода социальной истории реформа и преобразование права были предоставлены церкви, автономным коммунам и другим общественным группам, даже союзам семейств, к которым опять-таки нельзя применить понятия государства; и, наконец, в современном международном праве правовые нормы могут быть введены в жизнь благодаря таким правовым источникам, которые стоят выше отдельных государств.
Но все это может показаться скорее случайным, так как каждый свободен слово и понятие «государства» применять к какому угодно правовому обществу и никто не принужден необходимо ставить их в связь с современным представлением о сущности государства. Тем не менее сказанного, пожалуй, достаточно для того, чтобы признать, что нельзя дать понятия государства, не предполагая при этом уже понятия права. Это последнее обладает логическим приоритетом. Правовой порядок можно определить, не касаясь ни самомалейшим образом государственной организации[1185]; но совершенно невозможно говорить о государственной власти так, как будто при этом не нужно было бы в мыслях иметь правовое соединение людей. И подобно тому, как понятие организации совместной человеческой жизни вообще может быть дано только указанием на установленные людьми регулирующие нормы, так по отношению к государству в таком случае необходимо указание на правовые положения, которыми конституируется прежде всего понятие государственного соединения.
Поэтому было бы неправильно отличать правовое определение от конвенционального правила тем, что первое исходит от государства. Это тем менее общеобязательный критерий понятия права, что это последнее является неизбежным условием для того, чтобы вообще можно было сказать, что нужно понимать под государством; кто думает, что правовая норма есть государством установленное правило, тот бессознательно принимает уже в самом определении понятия то, что нужно еще только определить.
Каков должен быть правильный ответ на поставленный вопрос, об этом в социально-научной литературе не существует достаточно строгого и ясного взгляда. Даже такой глубокомысленный юрист, как Адольф Меркель говорит по этому поводу только[1186], что в противоположность нормам права в нормах морали и обычаев «в общем перевес имеет элемент ограничительный, и что для них явственное выражение такой двойственности — постоянное противоположение долженствования и возможности, обязанностей и правополномочий, — характерно не в таком смысле, какдля правовых предписаний»; мнение, которое даже при самом ограниченном употреблении всех возможных оговорок может дать только одно чисто внешнее описание.
Но такое внешнее описание было бы совсем неправильно по отношению к понятию конвенциональных правил. Кто вспомнит вышеприведенные мною примеры, тот скоро сообразит, что право и обязанность противостоят при таких нормах, как правила поведения, друг другу не менее явственно, чем то имеет место и при правовом определении. Так, например, в правилах приличий наших различных сословий и общественных классов совсем не прикрыто с внешней стороны и может быть тотчас же легко обнаружено, что совершенно так же, как в правовых определениях, субъективные права и обязанности находятся во взаимном противоречии друг с другом; и, конечно, обязанность существует не только на одной стороне, но и у другой партии ей тоже соответствует безусловно какое-либо требование или правополномочие. Или вспомним о старом своде конвенциональных законов «приличного» и о резких положениях об удовлетворении и дуэли, и каждый заметит тотчас же, что обязанность и право между двумя лицами, подчиняющимися этим конвенциональным правилам, находятся в полнейшем и «чрезвычайно явственном» противоречии друг с другом относительно их поведения.
Однако существенное возражение, которое нужно сделать против меркелевского изложения этого вопроса, идет еще дальше. А именно, Меркель описывает в противоположность определенным историческим правовым определениям лишь немногие отдельные конвенциональные правила и противопоставляет, по существу, правомерному содержанию нашего современного права содержание особенно важных конвенциональных правил нашего времени. А это и есть то, что я называю внешним описательным приемом, внешним определением отдельных исторически данных правил. Но мы хотим знать: как отграничивается понятие правового определения от понятия конвенционального правила, оставляя в стороне то или другое содержание, воспринятое тем или другим из них; ведь это содержание безусловно непостоянно и произвольно изменчиво. Существуют правила, которые мы считаем в настоящее время исключительно конвенциональными нормами, в то время как в другое время эти самые правила рассматривались как правовые определения; например, предписания об одежде, законы о форме празднования свадьбы, крещения детей и т. п., и, наоборот, в современных отношениях, например, в современном международном праве мы имеем некоторые правовые положения, которые прежде имели значение исключительно конвенциональных правил.
1185
Подробное рассмотрение этого вопроса, и особен но трудной проблемы отграничения правового принуждения от грубого произвола, я должен оставить здесь в стороне. Для изложения вышеприведенного хода мыслей конечное разрешение подобных задач не имеет непосредственного значения. Здесь вполне достаточно установить то обстоятельство, что немыслимо дать какое-либо определение понятия государственной организации, не предполагая при этом какой-либо правовой связи вообще. Детальное рассмотрение подтвердит это для каждого тотчас же.