Следующие два часа проходят в том же духе, причем уровень шума нарастает, когда в кухню прорываются дети с игрушками, больше всего действующие на нервы, и в конце концов я пью одну за другой несколько «Кровавых Мэри». Кстати, это еще одна общая черта у Дианы и Конни: обе любят выпить. Поэтому к четырем часам, когда все мы садимся за стол, по крайней мере трое из нас навеселе; возможно, четверо, если считать отца Ника, Брюса, который выпил несколько порций «Кэптена Моргана» с кока-колой, но недостаточно разговорчив, чтобы проявить какие-либо признаки опьянения. Напротив, он сидит с угрюмым видом и, получив локтем в бок от Конни, крестится и скороговоркой произносит свою обычную молитву: «Благослови нас, Господи, и сии дары Твои, которые мы получаем от щедрот Твоих через Господа нашего Христа. Аминь».
Мы все бормочем «аминь», пока родители Ника снова крестятся, а Руби им подражает, но делает гораздо больше прикосновений к себе, изображая, к моему изумлению, скорее звезду Давида, а не крест.
— Итак! — восклицает мой папа, чувствующий себя неловко как по части религии, так и по отношению к родителям Ника. — Выглядит очень вкусно!
Свою фразу он обращает к Диане, которая сияет улыбкой и кладет себе до комизма крохотную порцию картофельного пюре, затем, и это всем заметно, отказывается от подливки, передавая ее отцу Ника.
Разговор после этого заходит в тупик, за исключением невнятных восторгов по поводу вида и запаха блюд и дискуссии Фрэнка и Руби о том, что в их тарелках им не нравится.
Затем, минуты через две после начала обеда, Диана встревоженно смотрит на меня и говорит:
— Ой, Тесса! Знаешь, что мы забыли?
Я окидываю взглядом стол, но не вижу никаких недочетов, довольная, что не забыла достать из теплового шкафа булочки, — обычное мое упущение.
— Свечи! — восклицает Диана. — На столе должны быть свечи.
Ник бросает на меня раздраженный взгляд, который на секунду нас связывает. Словно мы в одной команде, словно есть шутка, известная только нам двоим.
— Я принесу, — предлагает он.
— Нет, я принесу, — говорю я, уверенная, что он понятия не имеет, где мы держим подобные вещи. Кроме того, я знаю, как относится Конни к тому, что ее мужчины встают из-за стола во время еды, по любой причине.
Я возвращаюсь на кухню и, встав на скамеечку, достаю из высокого шкафа два оловянных подсвечника, в которых так и торчат с последнего Дня святого Валентина две едва начатых свечи. Затем выдвигаю ящик рядом с плитой, где мы обычно храним спички. И не нахожу их там, что вполне естественно для нашего неорганизованного дома. Закрыв глаза, я пытаюсь представить, где в последний раз видела картонную книжечку спичек, одну из тех вещей, вроде английских булавок и зажимов для бумаги, которые находишь разбросанными повсюду, кроме тех моментов, когда они нужны, и вспоминаю: как-то вечером на прошлой неделе зажигала свечу в нашей спальне. Я бегу наверх, выдвигаю ящик моего ночного столика и обнаруживаю спички именно там, где их оставила. Запыхавшись из-за приступа небывалой физической активности, случившегося впервые за много дней, я присаживаюсь на край кровати и провожу пальцами по крышке спичечной книжечки, читая розовую, четкую надпись: «Аманда и Стив: любовь правит».
Стив был одним из лучших друзей Ника во время учебы в медицинской школе. Сейчас он работает дерматологом в Лос-Анджелесе. Аманда же — модель, он познакомился с ней у себя в кабинете, куда она пришла для лазерного удаления волос. Слова «Любовь правит» стали темой их свадьбы на Гавайях, трехдневной феерии, в которой приняли участие и мы с Ником, я тогда уже несколько месяцев была беременна Фрэнком. Эта ключевая фраза красовалась везде — на памятных открытках, на приглашениях и веб-сайте, а также на холщовых пляжных сумках, бутылках с водой и пляжных полотенцах, раздаваемых всем гостям по прибытии па курорт. А едва пара принесла обеты, как самолет протащил над пляжем еще и вымпел с этим громким заявлением. Помню, Ник смотрел в небо, прикрыв глаза рукой, и с насмешливым цинизмом шептал:
— Эй. Любовь правит, приятель.