Капитан отер одутловатое, желтое лицо и сказал:
– Конечно, к англичанам я питаю в своем сердце огромное восхищение.
– Нам, поверьте, и самим это противно, – уверял лейтенант. – Просто беда, что вы – судно нейтральной державы!
– Мое сердце полно восхищения перед вашей величественной борьбой. В нем нет места обиде. Кое-кто из моих людей обижается. Я – нет, – говорил португальский капитан. С лица его ручьями лил пот, белки были воспалены. Он все говорил о своем сердце, но Скоби подумал, что трудно было бы найти это сердце даже при помощи серьезной хирургической операции.
– Весьма признательны, – отвечал лейтенант. – Мы глубоко ценим ваше расположение…
– Еще по рюмке портвейна, джентльмены?
– Что ж, спасибо. Такого на берегу не найдешь. А вы, Скоби?
– Нет, благодарю.
– Надеюсь, майор, вы нас здесь не задержите на ночь?
– Боюсь, что вам не удастся выйти раньше, чем завтра в полдень, – ответил Скоби.
– Мы сделаем все, что возможно, – утешил лейтенант.
– Положа руку на сердце, – джентльмены, могу вас заверить, что среди моих пассажиров вы не найдете ни одного преступника. Ну, а команда – их-то я всех знаю, как свои пять пальцев.
– Такой уж теперь порядок, капитан, – сказал Дрюс, – мы не имеем права его нарушать.
– Возьмите сигару, – предложил капитан. – По особому заказу. Бросьте вы эту сигарету.
Дрюс закурил сигару, которая начала искриться и трещать. Капитан захохотал:
– Я вас разыграл, джентльмены. Невинная шутка. Эту коробку я держу для друзей. У англичан необыкновенное чувство юмора. Я знал, что вы не рассердитесь. Немец непременно бы обозлился, англичанин – никогда! По всем правилам игры, да?
– Забавно, – кисло сказал Дрюс, положив сигару в пепельницу, которую подставил ему капитан. Пепельница (капитан нажал на нее пальцем) заиграла дребезжащий мотивчик. Дрюс снова дернулся: он не получил отпуска, и нервы у него были не в порядке.
Капитан скалил зубы и обливался потом.
– Швейцарская штучка! – сказал он. Поразительный народ. И тоже нейтральный.
Вошел один из полицейских береговой охраны и сунул Дрюсу записку. Тот передал ее Скоби.
«Буфетчик, которого собираются уволить, сообщил, что у капитана в ванной спрятаны письма».
– Пожалуй, пойду, потороплю их там в трюме, – сказал Дрюс. – Идемте, Эванс. Большое спасибо за портвейн, капитан.
Они оставили Скоби наедине с капитаном. Эту часть своей работы Скоби не выносил: такие люди, как капитан, не были преступниками, хотя и нарушали правила, навязанные нейтральным пароходствам воюющими странами. Во время обыска никогда не знаешь заранее, что ты найдешь. Спальня человека – это его личная жизнь; роясь в ящиках, нападаешь на следы унижений, уличаешь в мелких страстишках, которые старательно прячут, как грязный носовой платок; под стопкой белья можно обнаружить беду, которую хозяин всячески старался забыть.
Скоби мягко сказал:
– Увы, капитан, придется мне и у вас тут пошарить немножко. Сами знаете, такой порядок.
– Что ж, исполняйте ваш долг, майор.
Скоби быстро и тщательно обыскал каюту: каждую вещь он заботливо клал на место, как хорошая хозяйка. Капитан стоял, повернувшись к Скоби спиной, и смотрел на мостик; казалось, он не хочет смущать гостя, занятого непотребным делом. Скоби кончил обыск, закрыл коробку с презервативами и аккуратно поставил ее назад, на верхнюю полку шкафчика, где лежали носовые платки, пестрые галстуки и пачка порнографических открыток.
– Все? – вежливо осведомился капитан, поворачивая голову.
– А это что за дверь? – спросил Скоби. – Что там у вас?
– Ванная и уборная.
– Пожалуй, надо заглянуть и туда.
– Прошу, майор, но где там можно что-нибудь спрятать?…
– Если вы не возражаете…
– Конечно, прошу вас. Это ваш долг.
Ванная была пустая и необычайно грязная. На стенках ванны серой каймой осело засохшее мыло, а под ногами на кафельном полу хлюпала вода. Задача состояла в том, чтобы сразу же найти тайник. Долго здесь оставаться нельзя, – капитан сразу поймет, что кто-то донес. Обыск должен носить формальный характер – не слишком поверхностный, но и не слишком дотошный.
– Тут мы скоро справимся, – весело сказал Скоби, бросив взгляд в зеркало для бритья на одутловатое спокойное лицо капитана. Донос к тому же мог быть ложным, буфетчик его сделал со зла.
Скоби отворил шкафчик для лекарств и бегло проверил его содержимое: отвинтил крышечку у тюбика с зубной пастой, распечатал пакет с лезвиями, сунул палец в крем для бритья. Он не рассчитывал там что-нибудь найти. Но поиски давали ему время подумать. Он подошел к раковине, пустил воду, сунул палец в отверстие крана. Осмотрев пол, понял, что там ничего не спрячешь. Теперь иллюминатор: он проверил винты и подвигал взад и вперед задвижку. Всякий раз, оборачиваясь, он видел в зеркале спокойное, покорное лицо капитана. Как в детской игре, оно словно говорило ему: «холодно, холодно!»
Наконец – уборная. Скоби поднял деревянное сиденье – между фаянсом и деревом не было ничего. Он взялся за цепочку и тут увидел, что лицо в зеркале стало напряженным: карие глаза больше на него не смотрели, они были устремлены на что-то другое, и, следуя за этим взглядом, Скоби увидел свою руку, сжимавшую цепочку.
Может быть, в бачке нет воды? – подумал он и дернул цепочку. Журча и колотясь о стенки труб, вода хлынула вниз. Скоби отвернулся, и португалец воскликнул с самодовольством, которого не мог скрыть:
– Вот видите, майор!
И Скоби тут же все понял. «Я становлюсь невнимательным», подумал он и поднял крышку бачка. К ней изнутри было приклеено пластырем письмо. Вода до него не доставала.
Скоби прочел адрес: «Лейпциг. Фридрихштрассе, фрау Гренер». Он произнес:
– Простите, капитан… – Тот не отвечал, и, подняв на него глаза, Скоби увидел, как по воспаленным толстым щекам катятся слезы, смешиваясь со струйками пота. – Мне придется это забрать и сообщить куда следует…
– Проклятая война, – вырвалось у капитана, – как я ее ненавижу!
– Да и нам не за что ее любить, – сказал Скоби.
– Человек должен погибнуть потому, что написал письмо дочери!
– Это ваша дочь?
– Да. Фрау Гренер. Распечатайте и прочтите. Увидите сами.
– Не имею права. Должен сдать в цензуру. А почему вы не подождали с этим письмом, пока не придете в Лиссабон?
Португалец опустился на край ванны всей своей тушей, словно уронил тяжелый мешок, который больше не мог нести. Он тер глаза тыльной стороной руки, как ребенок, – несимпатичный ребенок: толстый мальчик, над которым потешается вся школа. Можно вести беспощадную войну с красивым, умным и преуспевающим противником, а вот с несимпатичным как-то неловко: сразу словно камень давит на сердце. Скоби знал, что должен взять письмо и уйти, сочувствие тут неуместно.
– Будь у вас дочь, вы бы меня поняли, – простонал капитан. – Но у вас, видно, нет дочери, – обличал он так, словно бесплодие это смертный грех.
– Нет.
– Она обо мне беспокоится. Она меня любит, – твердил он, подняв мокрые от слез глаза, будто стараясь что-то втолковать Скоби и сам понимая, как это неправдоподобно. – Она меня любит, – горестно повторил он.
– Но почему бы вам не написать ей из Лиссабона? – опять спросил Скоби. – Зачем было так рисковать?
– Я человек одинокий. У меня нет жены, – сказал капитан. – Не терпится отвести душу. А в Лиссабоне – сами знаете, как это бывает – друзья, выпивка. У меня там есть женщина, ревнует даже к родной дочери. Ссоры, скандалы – время бежит незаметно. Не пройдет и недели, как опять надо в море. До сих пор мне везло.