Первым из «ходячих» вышел на берег пожилой человек с рукой на перевязи. На голове у него был грязный тропический шлем, на плечи наброшен кусок домотканой материи; здоровой рукой он теребил и почесывал белую щетину на лице.
– Я Лодер, главный механик, – произнес он с явным шотландским акцентом.
– Добро пожаловать, мистер Лодер, – сказал Скоби. – Не хотите ли подняться в дом, доктор зайдет к вам через несколько минут.
– А на что они мне, эти доктора?
– Тогда посидите и отдохните. Я с вами сейчас побеседую.
– Мне нужно доложить здешним властям.
– Отведите его, пожалуйста, в дом, Перро.
– Я окружной комиссар, – сказал Перро. – Можете обо всем доложить мне.
– Тогда чего мы тут ждем? – спросил механик. – Уже почти два месяца прошло, как потонул пароход. На мне огромная ответственность – ведь капитана нет в живых. – Пока они с Перро поднимались к дому, на берегу был слышен настойчивый голос шотландца, ровный, как стук динамомашины. – Я отвечаю перед владельцами…
На пристань вышли еще трое, а с того берега доносились все те же звуки: звонкие удары зубила, звяканье металла, а затем опять прерывистое пыхтенье мотора. Двое из первой партии были рядовыми жертвами таких катастроф: по виду обыкновенные мастеровые; их можно было бы принять за братьев, если бы фамилия одного не была Форбс, а другого – Ньюол. Это были пожилые люди, не умевшие ни приказывать, ни жаловаться, принимавшие удары судьбы как должное; у одного из них была раздолблена ступня, и он опирался на костыль; у другого – забинтована лоскутьями рубахи рука. Они стояли на пристани с таким же безразличным видом, с каким ожидали бы открытия пивной где-нибудь в Ливерпуле. За ними из челнока вышла рослая седая женщина в противомоскитных сапогах.
– Ваше имя, мадам? – спросил Дрюс, заглядывая в список. – Вы не миссис Ролт?
– Я не миссис Ролт. Я мисс Малкот.
– Поднимитесь, пожалуйста, в дом. Доктор…
– У доктора найдутся дела посерьезнее, чем возиться со мной.
– Но вам, наверно, хочется прилечь, – сказала миссис Перро.
– Ничуть, – заявила мисс Малкот. – Я ни капельки не устала. – После каждой фразы она плотно сжимала губы. – Я не хочу есть. Нервы у меня в порядке. Я хочу ехать дальше.
– Куда?
– В Лагос. В департамент просвещения.
– Боюсь, что вам суждена еще не одна задержка.
– Меня уже и так задержали на два месяца. Я не выношу никаких задержек. Работа не ждет.
Неожиданно она подняла лицо к небу и завыла как собака.
Врач бережно взял ее под руку.
– Мы сделаем все возможное, чтобы отправить вас немедленно. Пойдемте в дом, вы оттуда сможете позвонить по телефону.
– Хорошо, – согласилась мисс Малкот, – по телефону все можно уладить.
– Пошлите этих двух парней за нами следом, – предложил врач. – С ними все в порядке. Если вам нужно их допросить, мистер Скоби, что ж, допрашивайте.
– Я их провожу, – сказал Дрюс. – Оставайтесь здесь, Скоби, ждите моторку. Я не очень силен во французском.
Скоби уселся на перила пристани и стал смотреть на ту сторону. Теперь, когда туман рассеивался, другой берег стал ближе; он мог уже разглядеть простым глазом все детали: белое здание склада, глиняные хижины, сверкавшие на солнце медные части моторки; ему были видны и красные фески африканских солдат. Вот так же я мог бы ждать, что и Луизу принесут на носилках, подумал он, а может, уже и не ждал бы ее вовсе. Кто-то пристроился на перилах рядом с ним, но Скоби не повернул головы.
– О чем вы думаете, сэр?
– Я думаю о том, что Луиза в безопасности, Уилсон.
– Я тоже об этом подумал, сэр.
– Отчего вы всегда зовете меня «сэр»? Ведь вы же не служите в полиции. Когда вы меня так величаете, я чувствую себя совсем стариком.
– Простите, майор Скоби.
– А как вас звала Луиза?
– Уилсон. Ей, наверно, не нравится мое имя.
– Кажется, они наконец починили мотор. Будьте добры, Уилсон, позовите доктора.
На носу лодки стоял французский офицер в замусоленном белом мундире. Солдат бросил конец. Скоби поймал и закрепил его.
– Bonjour, – сказал он и отдал честь.
Французский офицер – тощий субъект, у которого подергивался левый глаз, – ответил на приветствие.
– Здравствуйте, – сказал он по-английски. – Тут у меня семеро лежачих.
– По моим сведениям, их должно быть девять.
– Один умер в пути, другой – сегодня ночью. Один от лихорадки, другой от… я плохо говорю по-английски, можно сказать – от утомления?
– От истощения.
– Вот-вот.
– Если вы позволите моим людям подняться на борт, они заберут носилки. – Повернувшись к носильщикам, Скоби сказал: – Только потише, потише…
Приказание было излишнее: ни один белый санитар не сумел бы поднять и нести носилки осторожнее.
– Не хотите ли размяться на берегу? – спросил Скоби офицера. – А может быть, поднимемся и выпьем кофе?
– Нет, спасибо. Я только прослежу, чтобы все было в порядке.
Он был вежлив и неприступен, но левый глаз его то и дело подавал сигнал растерянности и бедствия.
– Если хотите, могу дать вам английские газеты.
– Нет, нет, спасибо. Я с трудом читаю по-английски.
– Вы говорите очень хорошо.
– Это другое дело.
– Хотите папиросу?
– Нет, спасибо. Я не люблю американский табак.
На берег вынесли первые носилки; одеяло было натянуто до самого подбородка, и, глядя на окаменевшее, безучастное лицо, невозможно было определить возраст этого человека. Навстречу спустился врач, он повел носильщиков к дому для приезжих, где для больных приготовили койки.
– Мне приходилось бывать на вашем берегу, – сказал Скоби, – я там охотился с начальником полиции. Славный парень, его фамилия Дюран, он из Нормандии.
– Его больше нет.
– Уехал домой?
– Сидит в дакарской тюрьме, – ответил француз, стоя в своей моторке, как изваяние на носу галеона, но глаз его все дергался и дергался.
Мимо Скоби медленно поплыли в гору носилки: пронесли мальчика лет десяти с лихорадочными пятнами на щеках и сухонькой, как жердочка, рукой поверх одеяла; старуху с растрепанными седыми волосами, которая все время металась и что-то шептала; мужчину с носом пьяницы – сизой шишкой на желтом лице. Носилки за носилками поднимались в гору; ноги носильщиков ступали ритмично, уверенно, как ноги вьючных животных.
– А как поживает отец Брюль? – спросил Скоби. – Прекрасный человек!
– Умер год назад от лихорадки.
– Он провел здесь безвыездно лет двадцать, верно? Его нелегко заменить.
– Его и не заменили, – сказал офицер.
Он повернулся и сердито отдал короткий приказ одному из своих солдат. Скоби взглянул на следующие носилки и поспешно отвел глаза. На носилках лежала девочка – ей, видимо, не было и шести лет. Она спала тяжелым, нездоровым сном; светлые волосы спутались и слиплись от пота; раскрытые губы пересохли и потрескались; тельце ее равномерно дергалось от озноба.
– Ужасно, – пробормотал Скоби.
– Что ужасно?
– Такой маленький ребенок.
– Да. Родители погибли. Но не беда. Она тоже умрет.
Скоби смотрел, как медленно поднимались в гору носильщики, осторожно переступая босыми ногами. Объяснить это, думал он, было бы трудно даже отцу Брюлю. Дело не в том, что ребенок умрет, – тут объяснять нечего. Даже язычники понимают, что ранняя смерть знаменует порою милость божию, хотя и видят в ней совсем другой смысл; но то, что ребенку позволено было промучиться сорок дней и сорок ночей в открытом море, – вот загадка, которую трудно совместить с милосердием божиим.
А он не мог верить в бога, который так бесчеловечен, что не любит своих созданий.
– Каким чудом ей удалось выжить? – удивился он вслух.