Теперь уж некому сказать правду. Кое-чего не должен был знать начальник полиции, кое-чего – Луиза; даже Элен и той он не мог сказать всего: ведь он принес такую жертву, чтобы не причинять ей боли, зачем же сейчас ему зря ее огорчать? Ну а что касается бога, он мог с ним разговаривать только как с врагом – такая у них была друг на друга обида. Он пошевелил на столе рукой, и казалось, будто зашевелилось и одиночество, оно коснулось кончиков его пальцев. «Ты да я, – сказало одиночество, – да мы с тобой». Если бы посторонние все о нем знали, подумал он, пожалуй, ему бы даже позавидовали: Багстер позавидовал бы, что у него есть Элен, Уилсон – что у него Луиза. «В тихом омуте…» – воскликнул бы Фрезер, плотоядно облизываясь. Им еще, пожалуй, кажется, что мне от всего этого есть какая-то корысть, мысленно удивился он, хотя вряд ли кому-нибудь на свете дано меньше, чем мне. И я не могу даже себя пожалеть: ведь я точно знаю, как я виноват. Видно, он так далеко загнал себя в пустыню, что даже кожа его приняла окраску песка.
Дверь за его спиной осторожно скрипнула. Скоби не шевельнулся. Сюда крадутся соглядатаи, думал он. Кто это – Уилсон, Гаррис, слуга Пембертона, Али?…
– Хозяин, – прошептал чей-то голос, и босая нога шлепнула по цементному полу.
– Кто это?… – спросил Скоби, не оборачиваясь. Из розовой ладони на стол упал комочек бумаги, и рука исчезла. Голос произнес:
– Юсеф сказал приходить тихо, пусть никто не видит.
– А чего Юсефу опять надо?
– Он посылает подарок, очень маленький подарок.
Дверь снова закрылась, и в комнату вернулась тишина. Одиночество сказало: «Давай прочтем вместе – ты да я».
Скоби взял комочек, он был легкий, но в середине лежало что-то твердое. Сначала Скоби не сообразил, что это такое, – наверно, камушек, положенный в записку, чтобы ее не сдуло ветром, и стал искать, где же самое письмо, которого, конечно, не оказалось – разве Юсеф кому-нибудь доверит написать такое письмо? Тогда он понял, что в бумаге бриллиант. Он ничего не понимал в драгоценных камнях, но по виду этот стоил не меньше, чем весь его долг Юсефу. Видимо, тот получил сообщение, что алмазы, посланные им на «Эсперансе», благополучно прибыли. Это не взятка, а знак благодарности, объяснил бы ему Юсеф, прижав толстую руку к своему открытому, ветреному сердцу.
Дверь распахнулась, и появился Али. Он держал за руку хныкающего парня. Али сказал:
– Этот вонючка шатался по всему дому. Пробовал двери.
– Кто ты такой? – спросил Скоби.
Парень залепетал, заикаясь от злости и страха:
– Я слуга Юсефа. Я принес хозяину письмо. – Он показал пальцем на стол, где в скомканной бумажке лежал камешек. Али перевел взгляд туда. Скоби сказал своему одиночеству: «Нам с тобой надо побыстрей шевелить мозгами!» Он спросил парня:
– Почему ты не пришел, как все люди, и не постучал в дверь? Почему ты прокрался, как вор?
Парень был худой, с грустными, добрыми глазами, как у всех племен менде. Он заявил:
– Я не вор. – Ударение на первом слове было таким незаметным, что, может быть, он и не собирался сказать дерзость. – Хозяин приказал идти очень тихо.
– Отнеси это обратно Юсефу и скажи ему, что я хотел бы знать, откуда он берет такие камни. Я думаю, что он ворует камни, и скоро все разузнаю. Ступай. На, возьми. Ну-ка, Али, выбрось его отсюда.
Али вытолкал парня в дверь, и Скоби услышал шарканье их подошв по дорожке. Что они делают, шепчутся? Он подошел к двери и крикнул им вслед:
– Скажи Юсефу, что я как-нибудь ночью к нему заеду и мы уж с ним поговорим по душам!
Он захлопнул дверь, подумав: как много знает Али. Недоверие к слуге снова забродило у него в крови, словно лихорадка. Али может меня погубить, подумал он, и не только меня, но даже их.
Он налил себе виски и взял со льда бутылку содовой. Сверху крикнула Луиза:
– Генри!
– Что, дорогая?
– Уже двенадцать?
– Около того, по-моему.
– Пожалуйста, не пей ничего после полуночи. Ты ведь помнишь про завтрашний день? – Конечно, помню, подумал он, осушая стакан; завтра первое ноября, день Всех святых, а сегодня – ночь всех усопших. Чей дух пролетит над этим бокалом? – Ты ведь пойдешь к причастию, дорогой? – И он подумал устало: когда же всему этому будет конец? Но чего мне теперь церемониться? Если уж губить душу, так губить до конца. Единственный дух, который сумело вызвать виски, было все то же одиночество: оно кивало, сидя напротив, отхлебывая из его стакана. «Следующим испытанием, – напомнило ему одиночество, – будет рождество, ночная служба, и тебе не отвертеться, никакие отговорки тебе в ту ночь не помогут, да и потом тоже… целой вереницей пойдут праздники, а обедни весной и летом потянутся бесконечной чередой». Перед глазами его возникло залитое кровью лицо, глаза, закрытые под градом ударов, откинутая набок от боли голова Христа.
– Где же ты, Тикки? – позвала Луиза как будто с тревогой, словно в лицо ей дохнуло подозрение, и он опять подумал: можно ли в самом деле доверять Али? И бездушный здравый смысл африканского побережья – тех, кто торгует, тех, кто живет за счет казны, ему подсказал: «Никогда не верь черным. В конце концов они тебя подведут. Вот у меня, например, пятнадцать лет прожил слуга…» Тени недоверия собрались вокруг него в эту ночь всех усопших.
– Сейчас, дорогая, иду. – «Тебе ведь стоит сказать только слово, – обратился он к богу, – и легионы ангелов…» Рукой, на которой было кольцо, он ударил себя по щеке и увидел, что из ссадины пошла кровь. Он крикнул Луизе: – Ты что-то сказала, дорогая?
– Да нет, я только хотела тебе напомнить, что завтра у нас такой праздник! Мы опять вместе, и тебя назначают начальником полиции… Как хорошо, Тикки!
Вот это моя награда, сказал он гордо своему одиночеству, расплескивая по столу виски, бросая вызов самым злым духам и глядя, как бог истекает кровью.
4
Сразу было видно, что Юсеф допоздна заработался в своей конторе на пристани. Белый двухэтажный домик стоял у деревянного причала на самом краю Африки, как раз за военными складами горючего, и в окне, выходившим в город, из-под занавески блеснула полоска света. Когда Скоби пробирался туда между ящиками, полицейский отдал ему честь.
– Все спокойно, капрал?
– Все спокойно, начальник.
– Вы обошли порт со стороны негритянского квартала?
– Да, начальник. Все спокойно, начальник. – Он ответил так быстро, что сразу стало видно: он лжет.
– Портовые крысы уже за работой, а?
– Нет, нет, начальник. Везде тихо, как в могиле. – Избитая, книжная фраза показывала, что полицейский воспитывался в миссионерской школе.
– Ну что ж, спокойной ночи.
– Спокойной ночи, начальник.
Скоби пошел дальше. Он уже давно не видел Юсефа – с той самой ночи, когда сириец его шантажировал, – и вдруг почувствовал странное влечение к своему мучителю. Белый домик притягивал его, как магнит; казалось, там – единственная близкая ему душа, единственный человек, которому он мог доверять. По крайней мере, этот шантажист знал его, как никто; он мог посидеть с этим толстым нелепым человеком и рассказать ему всю правду, без утайки. В непривычном для Скоби мире лжи шантажист чувствовал себя как рыба в воде, он знал тут все ходы и выходы, мог посоветоваться, даже помочь… Из-за большого ящика появился Уилсон. Фонарик Скоби осветил его лицо, как географическую карту.