— Как это?
— Ты, когда сворачиваешь доску в куб, двухмерное пространство превращаешь в трехмерное. Ученые говорят, что и четвертое измерение есть. А ты уже натренировал извилины на изоморфические подобия, тебе должно быть легче, раз ты подготовлен к пространственному мышлению…
— А-а… Видишь ли, я не ученый… Но — да.
— Что да? Четвертое измерение нашел?
— Нет, для этого я умом не вышел. Но проекция четвертого шахматного измерения на трехмерное, двухмерное и одномерное — существует. Это последовательный набор всех позиций конкретной шахматной игры, складывающихся после каждого хода, сиречь шахматная партия. Мы так и сяк вертим предмет четвертого измерения, способные видеть только его тени и отражения в объеме, на плоскости, и чем больше всяких его проекций увидим, тем четче представим себе сам предмет.
Мудрено папаша объясняет и мутновато для меня, хотя общий абрис рассуждений (двухмерную проекцию его трехмерных мыслей на мое плоское сознание — ха-ха-ха!) я просек. И такой это был вечер душевный… Размяк я, окна в себе раскрыл-растворил… Если и не окна — то форточку… Детям — и то не показываю своей живописи, Шонна — тоже очень давно не интересовалась моими «изобразительными» достижениями, так, подбодрит заочно дежурными словами, а чтобы — вместе, плечиками прижавшись, в обнимку, перед моим монитором — ой, давно этого не было, почему-то… Твои рисовальческие опыты симпатичны и милы, но оторваны от жизни, — говорит, — от реалий, от прогресса, от нужд человеческих.
— Папа, — решаюсь я, — ты не очень устал? — За окном дождь и холод с мраком, оба заблудились, видать, во чужом времени года, серый вечер уже вплотную к темной ночи прижался, а рабочая неделя — едва початая, до выходных не близко. Не поедет, наверное… Я бы точно не поехал.
— Средне, а что?
— Приглашаю ко мне, хочу кое-что показать. — А сам смотрю на папахена и весь я в колебаниях от своих слов, и вижу — кривится он. Ну, у меня и гора с плеч, не хочет, значит, не хочет, я и сам уже передумал…
— Я готов, — говорит, — если тебе это удобно? — И я, как всегда в последнее время, с запозданием понял, чего он гримасничал: домочадцев моих шугается.
— Удобно, — говорю, — все в отъезде, никого не побеспокоим и не разбудим. Даже покурить сможешь на кухне: у меня там такая вентиляция над плитой — кошку всосет. В кабинете-то не хотелось бы, в нем запах не скоро выветрится: дома, видишь ли, не в гостях, дома дым табачный мне категорически неприятен, да и работать мешает.
— Без вопросов. Поехали, сын, покажи то, что собираешься показать, мне это в любое время дня и ночи интересно, хотя и не представляю о чем речь… видимо, что-то компьютерное. Совсем не курить — тяжко, но я постараюсь обойтись минимумом. На твоем моторе путешествуем?
Угу, уж этот-то вопрос вполне понятен, в силу своей практичности. Свой мотор отцу лень заводить, а возвращаться через весь город как-то надо, — у меня ведь ни за что не заночует, несмотря на благоприятные возможности…
— Да, пап, не беспокойся, я тебя и обратно завезу, всех дел — полчаса.
— Полчаса — туда, полчаса обратно, а тебе с утра на работу. Нет, сделаем так: к тебе на твоем моторе, а оттуда я такси вызову.
— Такси? Гм… Все-таки это ночной Бабилон…
— Не джунгли же. Не осторожничай, Рик, не усердствуй лишнего, я вызову не простое, а «виповское», для важных персон. Ваша лавочка не промышляет этим бизнесом?
— Нет.
— Нишу упускаете, легкий хлеб. Иногда можно «по-виповски» пошиковать, денег у меня на это хватит. Не смотри так на меня, сынок, отринь сомнения: раз я говорю — хватит, значит хватит. Да я каждый день могу на таком кататься, на трех сразу: в переднем шляпа, в среднем я, а в арьергарде — зонтик.
— Я не сомневаюсь в твоих возможностях, папа, просто мне интересно, как ты про компьютер догадался? — Ха, шиковщик нашелся! На трех такси, со шляпой и зонтиком, и я могу некоторое время кататься, тут большой мошны не надо, но… Зачем я буду спорить там, где это бесполезно: хочется ему выглядеть богатым — имеет полное римское право, я дольше посплю.
— Сущий пустяк. Ты довольно часто о нем говоришь, но никогда в связи с работой в «Сове». Видеокарта то, монитор это, процессор слабоват… Более мудреные термины я не помню. Стало быть, у тебя в нем твой большой и личный домашний интерес.
— Ха-ха, — говорю, — дорогой папа! Это не мне, а тебе надо детективом трудиться, распутывать преступные замыслы и умыслы.
— Нет, — отвечает скромно папахен, — в этом тонком бизнесе мне до тебя очень далеко, а просто — угадал. Угадал?
— Так точно. Да кури в салоне, меньше дому достанется.
— Спасибо, дорогой. Великодушие — преимущественно мужское качество, я рад, что ты им наделен в полной мере.
— Иронизируешь?
— Нет.
Постепенно, в течение обещанного мною получаса, однако «на всех скоростях», мы домчались «до места», то есть, прибыли ко мне домой, где отец бывает редко и делать этого не любит. Сейчас нам проще — дома-то никого. Жан и Элли относятся к редким дедушкиным визитам довольно лояльно, хотя и без бурных проявлений любви, а сам он — вообще сдержан, всегда или почти всегда, по нему трудно определить разницу между его отношением ко внукам и к снохе, но, увы, она есть и не в пользу Ши. Это у них с Шонной взаимно, и, наверное, временем не лечится… Такова жизнь, иногда ее приходится принимать с неприятными довесками.
— Кофейку?
— Хорошо бы, но сердце ропщет. Слабенького чаю бы… В пакетиках есть?
— Найдется, разумеется, черный, красный, желтый и зеленый, в пакетиках и заварной. Что предпочитаешь?
— В пакетиках, я же сказал. Черный, Рик, брось один и довольно. Попьем без сопроводительной еды, но с сахаром.
— Да, сэр. Проходи, проходи, я прямо в кабинет принесу. Точно печенья не хочешь?
— Точнее не бывает.
Сели к монитору. Он у меня весьма подрос за эти годы: двадцать один дюйм по диагонали, плоский, дорогущий! Сначала я ему, отцу, с пятого на десятое пояснил про город и трехмерную живопись, он кивает в ответ, ждет показа…
Я ему даже святая святых достал, результат полугода работы, от которой надорвался бы сам Сизиф: двухсекундный ролик «Девушка, готовая рассмеяться»…
Он посмотрел все предъявленное, молчит… А я уже сорвался со всех тормозов и лопочу невнятно, типа, наперед оправдываюсь: «если, говоря твоим языком, двухмерная проекция одного трехмерного мгновения на холст или доску — это живопись, то почему не живопись — трехмерная проекция кусочка материи на ломтике времени…»
— Знаешь сын. Я ни черта в этом не понимаю. Но мне кажется — ты гениален. Но ведь я отец, я могу быть пристрастен. Во всяком случае, эта… смеющаяся девица…
— Она только собирается рассмеяться.
— Ну да, ну да, но она уже вот-вот… Это и не мультик, и не фильм, и вообще… Я совершенно не привык к такому, но… Будь я проклят, если мне по-настоящему не понравилось. Хочешь, я тебе еще больше монитор куплю? В подарок, и в знак восхищения?
М-да, не всякая хвала по сердцу маслом. Но — понравилось же ему, я вижу, что не врет, что он думал, то и сказал.
— Не в мониторе дело, папа. Однако, засиделись мы. Еще чайку?
— У-у, нет. Вызови лучше такси, домой хочу, устал. И напоследок: я невежда в любом виде науки и искусства, и еще менее того способен выражать свои чувства словами, но знай… Если что… Я всегда…
— Ладно папа. Тс-с, тихо! Але? Такси?..
Вот таков был мой первый в жизни вернисаж, если не считать плоскую и неграмотно освещенную собаку, показанную когда-то школьному учителю рисования. И в ту же ночь пришло ко мне запоздалое озарение, это когда папахен ногой чуть было не приголубил системный блок: все сделанное может пропасть бесследно! Только чихни… Где была раньше моя голова??? Пришлось вставлять дополнительный жесткий диск, заводить стример, копировать на CD, чтобы уж с пятисотпроцентной гарантией… Успел, а так бы умер от разрыва сердца, если бы вдруг…
Что меня сподвигнуло на откровенность с ним? Родственные чувства? — Но они еще не восстановились в полном объеме, если считать за таковой мои детские представления о родителях, как самых лучших, самых справедливых и самых безгрешных… К матушке я отношусь лучше, чем к отцу, или к Молине… А в сравнении с сестренкой — не знаю, если честно, слишком далеко развела нас жизнь по городам и интересам… Но зато с отцом гораздо интереснее общаться на всякие разные темы… И с Яблонски интересно, хотя он мне вовсе не родственник. Так почему же я открылся, доверился отцу? Неужели простое слово «трехмерность» обмануло меня, заставило предположить глубинное сходство умов и мечтаний, которых, скорее всего, и нет на самом деле?.. Но ему же… Какая для меня разница — понравилось ему, или нет!? Был, жил, стоял мой собственный мир, со своею тайной, те кто могли в него войти, моя жена Шонна, к примеру, не пожелали этого сделать, а отец захотел и вошел, и… рад ли я этому? Не знаю. Буду надеяться, что рад. Они ведь, с Яблонски, пускают меня в свой? Пускают и не рефлектируют при этом. Методикой какой-то хвастались, в гости постоянно зазывают, дела при мне обсуждают, и даже со мною не раз пытались «кашу сварить», как они это называют… Отец про шахматы рассказал, и совершенно очевидно, что Яблонски ни о каких кубах и змейках не ведает, уверенный, что его проигрыши — исключительно от невезения и невнимательности. И из-за того еще, что «интеллект его обстоятелен и несуетлив», «к мелочам нечувствителен». Безусловно: был бы суетлив и к мелочам чувствителен — чесал бы папахена с разгромным счетом! Заснул я в ту ночь — за час до будильника, и весь день долбил носом столешницу у себя в кабинете, а Мелисса всячески меня опекала и прикрывала перед возможными неловкими ситуациями. Отец, кстати, мне специально звонил, чтобы я ничего не говорил Яблонски про объемные шахматы.