Упрямства Сигорду и в нормальной прежней жизни было не занимать: накопил он денег на помывку в общественной бане, да возле самого входа развернул лыжи в обратную сторону, увидев свое отражение в уличной витрине. Ну куда в таких отрепьях: выпроводят пинками и деньги отнимут. Как он вшей миновал при своем образе жизни – Сигорд и сам удивлялся… Но блохи, конечно же, доставали по ночам, покусывали… И от них, кстати, тоже чесучка по телу, не только от грязи…
Делать нечего, пришлось за спасением к курицам идти. Десятку накопил к тому времени Сигорд, полноценный червонец. Его он завернул в полиэтилен, тщательно, в три или даже в четыре куска, один поверх другого, а сверточек перемотал проводом и сунул его в щель в стене на втором этаже, чтобы если кто забредет в его логово – так на глаза случайно бы не попался… Можно было идти сдаваться. Сигорд расправил тряпье на лежанке, с понтом дело покрывало, – чья-то бывшая скатерть с коричневами разводами пятен – и пошел.
Когда надо – фиг пробьешься, а когда не надо – под белы руки ведут: Сигорд, решив про себя пройти через казенное милосердие и таким образом на время очиститься, – не духовно, так хотя бы физически, – робко надеялся все же, что дадут ему от ворот поворот и будет он ковылять по жизни чешущимся, но свободным… Получаса не прошло, как был он уже в душевой, единственным в то утро спасаемым мазуриком. Хлоркой пахло немилосердно и вода была не сказать чтобы впору – то она холодная, то почти кипяток, но мыло в руки – и мыться можно…
– Под ноль.
– Как, совсем?
– Брови оставь и ладно.
– Вот сейчас как тресну машинкой в лоб, тогда у меня пошутишь! – Впрочем, тетка-парикмахер сердитой не была, просто долгие годы работы с бомжатником помогли ей выработать наиболее уместное в этом мире поведение. Под ноль – так под ноль, это всего проще. Да она часто и без спросу корнала налысо, иногда и женщин, если со вшами, а тут спросила – взгляд у этого нищеброда не такой какой-то… Не мутный.
Сигорд стоял перед зеркалом, голый, как раз после пострижки очутился, перед второй помывкой: впервые за многие-многие годы он обратил внимание на себя… Ужас какой. Да, он не первой молодости, он это конечно же осознавал, но… эта коричневая шея на тощем синеватом тельце. Руки-плети почти до колен, ноги худые и кривые, словно из разных концов задницы растут… И задница… Костлявая и в то же время дряблая… Доходяга. Весь худой, одни ребра, а на животе – складки… И грудные мышцы, вернее, то, что когда-то было мышцами – двумя отвратильными дряблыми маленькими мешочками свисают… Сигорд никогда не был физически сильным человеком, даже в своем благополучном прошлом, но вот это вот… Боже, как оно все по-уродски сложилось…
– Ну ты красавéц! Хоть к господину Президенту на прием! Брови оставила, как просил. Следующий! Нет никого? Все равно: вперед, вперед, ковыляй, потом на себя налюбуешься, видишь, даму привели с зоопарком на голове! А ты говоришь – нет никого. Гуляй.
И рот старческий… Тело зачесалось и под казенной одеждой, хотя после двух помывок грязи уже нигде быть не могло, видимо старое раздражение, или хлорка на одежде разъедает кожу… Сигорд повел по щекам корявыми пальцами и расплакался. Конечно, если бы хотя бы зубы с обеих сторон вставить, так не столь ужасно все бы это смотрелось… Что?..
– Смотрю, не новичок здесь? Садись. Вернее, присаживайся, отсидеть всегда успеем.
– Третий раз.
– Что?
– Третий раз, говорю. А ты?
– Пятый, или восьмой. А может и пятнадцатый… Я у них колеса чиню. – Собеседник с гордостью хлопнул себя по культям. – На этой точке у них завхоз – народный умелец, классный мужик, вот он мне забесплатно чинит. Тележку, колесики на ней и култышки. Предпочитаю время от времени ошиваться в этой юдоли всеобщего сострадания, нежели в государственной богадельне на постоянной основе. Курить есть?