– Идем. Я грубо схватил ее запястье и потянул на себя, внутренне готовый применить те или иные борцовские приемы, в зависимости от того, что она предпримет для сопротивления, но Ванда Вэй легко позволила выдернуть себя из-за стола, она схватилась свободною рукой в наше насильственное «рукопожатие» и стала похожа на невольницу со связанными руками, из костюмных фильмов, покорно идущую за своим мучителем. Вообще говоря, я предполагал переместить ее в соседнюю спальню, и там уже, на кровати, в комфорте, отжарить ее как следует, но легкость, с которой она превратилась из надменной барыни в покорную жертву, немедленно восстановила мою эрекцию в полном объеме: член надулся и аж задрожал.
– Галстук, да? Прежде чем повалить на кровать, я поставлю тебя раком прямо здесь, у входа в спальню, и ты мне расскажешь вслух про галстук и лестницу…
– Не говори… не говори… со мной… так грубо…
– Я сказал: раком! Ну!
Как и тогда, на кухне, возле табуреток, когда я почувствовал в Ванде, под ее холеной и надменной красотой, жадную женскую покорность, меня подхватил на свои крыла мрачный пещерный восторг, только теперь он был еще темнее и яростнее. Левой рукой я захватил ее волосы на затылке, развернул к себе спиной и заставил нагнуться, правой нетерпеливо дважды шлепнул по ягодицам, словно пощечины раздал, и Ванда поняла, послушно расставила пошире свои великолепные ножки, а немного погодя и согнула их в коленках, чтобы мне не стоять на цыпочках во время фрикций. Это был бешеный трах, шлепки моего живота о ее попу сливались воедино с непристойнейшим хлюпаньем в ее влагалище, мои хрипы и ругань было непросто услышать за ее непрерывными криками и воем! Н-на! Н-на! Н-на! Н-на! Я с размаху вгонял в нее свои «восемь дюймов», не думая ни о чем, кроме собственной радости и ее жалобных криков, но уже она не уклонялась от моих яростных ударов и подмахивала навстречу…
– Ты кончила?
– О… да… четыре… а ты… хватит… пожалуйста… а ты… – Ванда кончила раком четыре раза подряд – и все четыре только придавали мне сил, но сам я, от спешки ли, от волнения, все не мог и не мог достигнуть оргазма. Это не страшно, на самом-то деле… хотя… как она смотрела на мой голый живот…
– Становись на колени, соси.
– Нет!..
– Соси, сука! – И Ванда Вэй, не в силах больше бороться с моей и собственной похотью, опустилась передо мною на колени…
Дотрахиваться пришлось в кровати, лежа, потому что даже и ее божественный отсос оказался не способен приблизить миг второй эякуляции… А там уже, в постели, я успокоился, подрасслабился и в общей сумме оказался владельцем трех полноценных оргазмов. Сколько раз кончила Ванда – она не помнила, а я сбился со счета.
– Ты знаешь, в жизни почти каждой женщины есть воспоминания… дорогие воспоминания, которые она хранит, как величайшее сокровище на свете, зная, что испытанное – никогда, никогда, никогда более не повторится… Изредка достает их из тайников своей памяти и бережно перебирает, образ за образом, мгновение за мгновением… В моей жизни тоже были такие воспоминания, да, они были… Я долго живу на свете, ведь я намного старше тебя, Рик… Я уже старая…
– Годами – и то нет, а во всем остальном – ты просто молода. Мне с тобой радость.
– И перебирая воспоминания, человек все равно надеется, что когда-нибудь, однажды, придет к нему чудо и… не представляю уж, какое это может быть чудо, но что ушедшее безвозвратно – вернется, и засохшие лепестки из ветхого гербария вдруг наполнятся зеленой свежестью и запахами, станут явью… В моей жизни был человек, даривший мне радость… Я его любила, а Джеймс был добр ко мне… Я была очень молода… это была юность, это было счастье… Мне с ним было так хорошо, как никогда потом, ни с кем, ни разу… Один только Чилли иногда… что-то издалека похожее…
– Почему ты плачешь? Тебе плохо? – Ванда повернула ко мне голову, примяла подушку, чтобы она не перекрывала наши взгляды, и улыбнулась одним уголком рта…
– Мне хорошо. Не убирай, пожалуйста, руку, она такая… Впервые за… последние полжизни мне так же хорошо, как в те далекие годы. Нет, нет, нет, Рик, ты не бойся, я вижу твое кольцо, я не претендую. Мы расстанемся, и это предопределено. Однако теперь, в моей шкатулке поселятся новые воспоминания. А те, прежние, по-прежнему оставшись в ней навечно, осыплются в прах… Но они все равно дороги мне и будут дороги, пока я жива… Ты видел у меня в прихожей крючок возле шкафа и вешалки?
– Гм… Видел. Я и…
– Вот именно. Этот крючок – для оружия, чтобы на него можно было повесить кобуру с пистолетом. Где бы я ни жила, даже в гостиницах, в требованиях моих менеджеров обязательно записано наличие такого крючка, хотя они и не знают, зачем это мне нужно… И репортеры никогда не знали… И с тех давних пор, как я рассталась… с одним моим другом, никто и никогда, ни единого разочка, не вешал туда кобуру.
– А я повесил.
– А ты повесил. И тогда я поняла, что схожу от тебя с ума …
Глава тринадцатая
Черное знамя анархии.
Зеленое знамя ислама.
Красное знамя коммунистов.
Полосатые знамена всех видов звезд, всех цветов и оттенков.
И ни одно из них не сумело стать знаменем полной победы. И это естественно, поскольку наибольшее количество бойцов сбегается под белый стяг.
…радость и похмелье, эти неразлучные спутники порока… Куда обычно изгнанники уходят? Не выходят из дома, а уходят из дома? Кто куда: к любовнице, к прежней жене, к родителям, к родственникам, топиться, на съемную жилплощадь…
Я – в однокомнатную квартиру, единственное тайное мое имущество, приобретенное однажды, несколько лет назад, на шальные премиальные… Откуда я мог знать тогда, что покупаю ее для себя, а не для отца – небо мое было безоблачным в те годы… В те недавние, но такие далекие дни, папаша еще не казался благополучным, и я подумал: мало ли, сорвется, лишится всего, ослабнет – увезу его в квартиру и будет жить-доживать-умирать, с крышей над головой, а Шонне чего-нибудь легонькое навру… Отец прижился в социуме, немыслимо, фантастически разбогател, а квартира – все равно пригодилась… Однокомнатная, зачем мне больше? Хорошо оборудованная, хорошо отделанная, можно жить, баб водить, за компьютером вволю сидеть, носки разбрасывать… Музыку громко ставить…