– Да полное вранье, ничего не опасно! Ты, вместо того, чтобы в слезах меня топить, лучше бы выслушала, как дело было.
– Я думать об этом боюсь, не то что слушать! Как ты мог?..
– Так и мог. Там вся банда состояла ровно из двух тщедушных сопляков, с женскими чулками на мордах, старшему из которых двадцать, а младшему и восемнадцати не минуло. Банда!.. Я как двинул в сопло одному...
– Замолчи! Замолчи, я тебя умоляю!
– Ты же сама просила рассказать?
– Я просила? Я умоляла избавить меня от описания твоих дурацких, никому не нужных подвигов! Горе ты мое! Они были с оружием, Ричик! Одно нажатие грязного наркоманского пальца на курок...
– На спусковой крючок.
Да, черт... трудно с женщинами, даже с лучшими из них. Я ведь только уточнил термин, без издевки, «на автомате», потому что неправильно говорить «курок», а Шонна в ответ просто в истерике забилась... Ну что ты будешь делать!
– Они ведь убить тебя могли... Убить!..
– Чем убить? У них один ствол на двоих был, и тот не пистолет, а пукалка. Калибром 6.35! Еще бы конфетти с собой взяли!
– Любым калибром убить можно, ты сам мне когда-то рассказывал. Они были вооружены, одно движение пальцем – и тебя нет! Боже!..
– Хватит истерик! Не убили же. Лапушка, ну ты пойми...
– Убери руки! Вот как, истерика, да? Не трогай меня, н-не прикасайся ко мне! Дай мне спокойно побыть наедине со своей истерикой. Вот твой ужин, ешь его. Вот твой кофе, молоко, хлеб, соль, перец, тарелка... Вилка!.. – Тут моя Ши закрывает лицо руками и в рыданиях убегает в спальню... Угу. Предполагается, что я сейчас облизнусь, засучу рукава, присяду к столу и буду чавкать, пока моя жена вдалеке исходит на горькие слезы... Ой-й-й... Ситуация... Еще секунд десять... Пусть забеспокоится, что я действительно за жратву принялся... Пора идти мириться. Тем более, что у меня от этих криков и упреков враз аппетит отшибло... Надо что-то такое сентиментальное ей вкрутить, авось поможет...
– Ши, заюшка... Выслушай меня... – Молчит, не отвечает, а все же всхлипы стали чуть потише.
– Ши, я бы никогда не полез дуром во всякую фигню, уверяю тебя, но там дети были...
– Что?.. Где там, о чем ты? – Повернулась ко мне. Ах бедная: все прекрасное личико моей Шонны покраснело и припухло от нешуточных слез. Мне впервые за вечер стало перед нею по-настоящему совестно...
– В банке. Там мамаша молодая была, чуть тебя постарше, с двумя детьми, мальчиком и девочкой. Помладше наших будут. Налетчики заорали, стволами машут, а дети в слезы... Стали кричать, этих уродов раздражать... Ну, некогда было предполагать, что они там дальше затеют и на чем начнут злобу срывать...
– У тебя тоже дети... и я...
– Вот именно, о вас-то я и подумал в тот миг! Не дай бог, думаю, если где-нибудь когда-нибудь с ними...
– Правда? Ричик, ты правда о нас подумал?
– Честное слово! – Ну, тут-то я ей не соврал, действительно думал о них, о Шонне и детях... Правда, буквально пару секунд, потому что когда пальбу начал – то уже переключился на реалии.
– Ты же говорил, что у них один пистолет был на двоих? А теперь, что «стволами», в множественном числе?
– Один пистолет, и один муляж пистолета. Только я говорю, что калибр у «ихнего» ствола был никудышний.
– А какое это имеет значение, если он в упор мог выстрелить?
– Не скажи. Вот когда я в него пальнул из своего девятимиллиметрового «беллума», так у него мгновенный шок случился, а из плеча аж брызнуло во все ст...
– Ай!!! Умоляю! Не надо подробноостей, Ричик, я тебя прошу... Меня сейчас стошнит...
– Вот... А у них – ерунда, короче. И все, и забыли. Да? Мир? Миримся, Ши?
– Не знаю...
– Ну, Ши...
– Только ты обещай, что не будешь больше так делать!
– Как?.. Нет, я обещаю, обещаю! Только скажи – как так?
– Не ввязывайся в ненужные переделки.
– В ненужные не буду.
– И вообще не ввязывайся.
– Погоди, лапушка. Но я же детектив? Это моя работа.
– Детектив должен головой работать, как сыщик Пуаро. А не дубинкой и не пистолетом.
– Какой еще Пуаро?
– Это герой многих книжек одной английской писательницы.
– Первый раз слышу. (Угу, с понтом дела, я про Агату Кристи ничего не знаю. Зато – чужое вопиющее невежество отлично отвлекает собеседника от переживаемых страданий)
– Боже мой!.. Ты не человек, а монстр, Ричик. Горюшко мое. Вместо того, чтобы рисовать всякую дурь и кулаками махать, лучше бы книжку лишний раз почитал...
– Книжку? Книжка выпадет из моих исхудалых ослабевших рук, так что сегодня лучше и не пытаться ее держать.
– А-ах, я забыла... Ты же голодный, мой бедный... Идем скорее на кухню. Там же все остыло... Идем, давай свою исхудавшую руку и я тебя донесу до кухни. Знаешь, как сестры милосердия носили раненых бойцов на полях сражений?
– Нет, не видел. Но я сам дойду, поскольку не хочу, чтобы моя сестра милосердия надорвалась. А хочешь, я тебя на руках до кухни донесу?
– Ты же вконец ослабел?
– Но не настолько же...
Это был непростой для пищеварения ужин: Шонна то и дело соскакивала с улыбок в слезы и переживания. Соответственно, я делил свои силы по двум направлениям: ужин и утешения.
– Ричик, а где твой револьвер?
– Пистолет?
– Ну да. Где он у тебя сейчас?
– В одежном шкафу. В спальне, на своей полочке, в глубине. В кобуре.
– А он заряжен?
Я призадумался, потому что навскидку было не вспомнить, очень уж вечер был горяч.
– Надо посмотреть... А!.. Нет, не заряжен. Я обойму вынул, затвором два раза щелкнул. А что?
– А вообще как? Обычно он заряжен?
– Ши, детка моя, я не совсем врубаюсь... Когда как. По работе и вечерами на улице – всегда заряжен, всегда на предохранителе. А дома – разряжен, конечно. Пружину-то из обоймы надо беречь, не то подведет когда-нибудь в неурочный момент.
– Но в самом пистолете ни одной пули не остается? А то в фильмах часто показывают...
– В фильмах покажут. Нет, только неграмотный осел может дослать патрон в ствол и там оставить. Я так никогда не делаю. Так, а в чем дело, почему ты спрашиваешь?