– Ты природный дипломат, мой дорогой: галантный, учтивый, сверхобходительный, находчивый. Искрометен язык твой, лучисты очи твои.
– Я что-то не так сказал? Что-то не то сделал?
– Все так, Ричик, все то. У меня к тебе только один вопрос по теме.
– Какой вопрос, моя прелесть, и по какой теме?
– Не юродствуй и убери руки. Вопрос очень простой: почему ты сказал «моего сына», а не «нашего сына»?
– Когда я так сказал? Не мог я такого сказать.
– Сказал. В разговоре с этой... школьной общественницей...
– Памелой Отин?
– Не переспрашивай, будь добр. – Моя Ши покусывает губки, верный признак, что сейчас зайдется в слезах. Эх!.. Как бы мне исхитриться и не допустить рыданий? Я... Мне всегда очень тяжело и больно, когда она плачет, я не знаю что бы я сделал, лишь бы она вытерла глазки и улыбнулась мне, стала бы прежней прекрасной, нежной и счастливой Шонной.
– Припоминаю. Да, брякнул в горячке. Но это лишь оттого, чтобы отодвинуть тебя за спину, укрыть в надежном месте, от всех этих проклятий и претензий. Понимаешь, да, зайчик мой? Чтобы не дразнить гусей, я даже в малости решил не подставлять твое присутствие для этой общественницы. Видишь, я даже разговор весь на себя взял.
– Только что придумал? Ты вообще все на себя берешь, меня не спрашивая.
– Если я был не прав – скажи в чем? Хочешь, я перезвоню ей и...
– Нет. Ты прав, ты молодец, ты умница, кормилец, ты глава семьи... Боже... Кто бы знал, как я устала от всего этого...
– От чего этого, Ши?
– От всего. Чаю хочешь?
– Давай, попьем. Если ты тоже будешь, а один не хочу.
– Нет, вечером я чая не... Я кипяченого молочка попью, а ты чай, хорошо?
– Хорошо. А потом съезжу за детьми. Хочешь со мной?
– Хочу.
– А-тлична!
– Только, давай ты не будешь кричать, у меня и без этого голова раскалывается.
У нее голова болит. От меня болит, к гадалке не ходи, от наших с нею разговоров на повышенных тонах. Вроде бы и помирились, а занозы остались невыдернутыми. Такое ощущение, что раньше я лучше, правильнее вел себя в семейных интерьерах. Или Шонна стала ко мне требовательнее? Нет, наверное, все же-таки я в чем-то, как-то, где-то не дотягиваю... Бывали в нашей жизни непростые периоды, бывали, что скрывать... Когда Ши оказалась в первый раз беременна, я был абсолютно счастлив самим этим событием и готов был к любым трудностям, к любым подвигам... А трудности да сложности возникали, и со здоровьем, и с настроением... Ну, знаете, всякие интоксикозы, страхи, переживания по поводу внешнего вида... Потом бессонные ночи, бесконечные детские врачи, походы по консультациям... В Бабилоне-городе климат не самый здоровый на свете, с этим даже господин Президент не спорит, так что вдоволь хлебнули мы с Шонной радостей первого отцовства и материнства. Не успели передохнуть от одного младенчества – оп! – Шонна опять беременна. Я в нирване – она... тоже. Но уже боится. С нашей малышкой Элли не все гладко получилось во время беременности, никак не обошлось без кесарева сечения. Тоже не повод Шонне – скакать и веселиться после родов. И все же, все же... Как ни трудно доставалось нам с лапушкой в те дни и годы, как ни горячи были иной раз наши семейные боестолкновения, но все они растворялись без осадка в остальной счастливой семейной жизни. Счастливой. Без осадка. А ныне ругаемся, с одной стороны, вроде бы и реже... и короче... Однако...
– Ой, Ричик! Давай зайдем на минутку в тот магазин?
– Фотоаппараты хочешь посмотреть? Конечно. Сейчас и купим, карточка у меня с собой. Шонне хочется не только статьи писать, на которые в дамских глянцевых журналах появился, мало-помалу, устойчивый спрос, но и фотографировать. В добрый путь, уж на это мы никаких денег не пожалеем, благо ее представления о хорошем фотоаппарате вполне благоразумны и ближе «мыльнице», нежели ко всяким-разным чудовищам с объективами толщиной в руку и прочими наворотами, да приставками...
Вот ведь время наступило, а? Даже и не думай удачно самовыразиться, если в кошельке твоем пустота! Хочешь преуспеть в искусстве фотографии – готовь десятки тысяч талеров, хочешь просто рисовать, карандашом, акварелью, плоттером, кистью – то же самое. Помню, попытался я подсчитать, сколько денег я грохнул во все эти программные обеспечения, да компьютерные обновления, включающие в себя видеокарты, процессоры, принтеры... Да, принтеры. Коль скоро уж я взялся крючочки на экране рисовать и цветовые пятна размазывать, приспичило мне и «в живую» посмотреть на плоды моих безобразий. Но на экране я вижу одно – а на бумаге другое! И понеслось: видеокарта не та, картриджи не те, бумага не та, монитор не такой... Пришлось все это сопрягать, но – не бесплатно, как вы понимаете... А еще и аппетиты растут! Раньше мне передача цвета с «цифры» на бумагу (пластмассу, холст, и т.п...) казалась вполне приемлемой – теперь кажется блеклой и уродской. Вижу те огрехи, эти... Размывы, расплывы, неровности тона, яркости, контрастности... Нет, что бы талант так же стремительно рос!
– Чем тебе этот не нравится?..
– Дорого.
– Сейчас...
– Нет! Ричик, пожалуйста, ну пожалуйста. Когда я увижу подходящую штуковинку, я обязательно тебе скажу, ладно? Я хорошо представляю, что мне нужно и ищу не спеша, присматриваюсь. Как найду, как выберу – прыг! Цап-царап! И он уже моя собственность! А, может, мне и своих денег хватит, когда найду. Поедем. Пойдем, мой дорогой...
Это новость. С каких, интересно, пор поселилась в Шонне мысль делить «свои» и «наши» деньги? Я ей что – жалел когда-нибудь на что-нибудь? Не припомню такого ни единого раза. Попрекал, укорял? Никогда. Она меня то и дело удерживает он «неразумных трат», вот как сейчас, а чтобы я ее – да ни за что! Странно, хотя и забавно: видимо, ей очень понравилась мысль о том, что она самостоятельно зарабатывает. По-моему, двуединое человечество обезумело в попытках заменить равновесие равноправием. Ну-ну...
Кроме Шонны, я еще знаю одного человека, которому шибко понравилось деньги зарабатывать: мой отец! Как подменили человека на старости лет! И впрямь подменили: даже вставные зубы у него другие, вполне приличного вида, хотя он уверяет меня, что они – те же, впервые вставленные. И глаза, я уж не говорю об одежде. Глаза у отца чуть ли ни цвет и форму поменяли: белки чистые, зрачки и радуга не дрожат, не виляют, взор прямой и холодный. Осанка, осанка у него – как бы расправилась из полусогнутого состояния! Чему бы я никогда не поверил, если бы сам не видел, как оно было до и после! Он даже голову поворачивает иначе: осматривается, не озирается.