Газета Суть Времени
№ 10/2012 от 26 декабря 2012
Колонка главного редактора
К 90-летию образования СССР
Девяносто лет назад образовалось великое государство. Большевики собрали новую страну, которая привнесла в историю новый смысл
Сергей Кургинян
30 декабря 1922 года состоялся I Съезд Советов СССР, съезд Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. На этом съезде было провозглашено образование первого в мире многонационального социалистического государства.
Спросят: «Ну и что?»
Такой вопрос возможен только в «зоне Ч». Ровно 90 лет назад случилось нечто очень существенное. Это нечто было совершено твоим народом. И является частью твоей истории. Что же именно случилось?
1941 год… 1945… 1917… 1922… 1812… и так далее. Позади тебя эти вехи. Ты не можешь каждый день оглядываться на них. Но ты не можешь и вообще на них не оглядываться. Для того и существуют юбилейные даты, чтобы оглянувшись назад, понять о произошедшем когда-то то, чего не понимал ранее. И благодаря этому понять что-то новое о себе и о своем народе, без которого ты ничто.
Только так исторические народы подтверждают и продлевают свою историчность. Без этого они прекращают быть историческими народами. И — умирают. Есть много способов умереть. И только один способ быть — помнить, оглядываться назад, узнавать новое, обновляться.
1889 год. Французы оглядываются назад через столетие. В их распоряжении все, что необходимо для того, чтобы, узнав новое, обновиться.
С 1789 года по 1889 год французские историки проделали огромную работу. Великая французская революция — событие, судьбоносное для каждого жителя Франции, — описана, осмыслена, переосмыслена и так далее. В распоряжении французов не агитки, не восхваления и проклятия. Крупнейший французский историк Ипполит Тэн, изучив Великую французскую революцию «от и до», осудил и ее, и революцию как таковую. А французский писатель и философ Ромен Роллан, выучив Тэна чуть ли не наизусть, провел свои исследования, создал свой образ Великой революции (наиболее известны роллановские «Драмы революции», но есть еще и его «Трагедии веры»).
Ромен Роллан писал: «Революция как любовь… Горе тому, кто этого не понимает… Упаси нас бог отречься от революции…»
Он писал о том, что великое дело Конвента (революционный французский парламент, провозгласивший «свободу, равенство, братство») многие будут пытаться дискредитировать. Но это великое дело должно быть доведено до конца. «Мы доведем до конца это великое дело», — заявили большевики.
Но о большевиках чуть позже. Сейчас — о Тэне. Осуждая его позицию, Ромен Роллан восхищался той колоссальной работой, которую провел Тэн. Располагая тем, что сделал Тэн, Ромен Роллан мог идти дальше, спорить с Тэном, опровергать его, добывать новое знание.
Чем располагаем мы через 90 лет? Пройдет еще несколько лет. И тот же вопрос возникнет в связи со столетием Великой Октябрьской революции. Вновь придется спросить себя: чем располагаем мы, кроме легкомысленной идеологизированной болтовни, цена которой — копейка в базарный день?
СССР распался. И что? Мы-то обладаем историческим бытием? Да или нет? Если да, то почему мы не совершили необходимую историческую работу?
Ответственные граждане России, вы понимаете, чем чревато отсутствие такой работы для вас и ваших потомков?
Историческая наука разгромлена. Корпорация отечественных историков не только погружена в нищету — это было бы еще полбеды. Эта корпорация потеряла чувство профессионального достоинства. Чувство самоуважения.
Крупнейшие историки выступают как пропагандисты своих идеологически ангажированных версий случившегося и не стыдятся этого. Я бы охарактеризовал ситуацию еще более резко — ОНИ НЕ БОЯТСЯ ЭТОГО.
Да-да, именно не боятся! «А кого бояться? Общества? Да оно мертво! Божьего суда? Шли бы вы куда подальше с вашими детскими сказками! Суда потомков? После нас хоть потоп! Однова живем, плевать на потомков. Да и не будет никакого суда, потому что все мы видим, как умирает Россия».
Так постоянно говорят в кулуарах. И так уже начинают говорить открыто. А почему начинают-то? Потому что общество и впрямь ведет себя очень странно. Оно не формирует заказа на идентичность. Или, как минимум, формирует его недостаточно настойчиво и страстно. Тэн высказывал определенные суждения о революции. Но он четко проводил грань между своими суждениями и фактами. В отличие от Солженицына, для которого факты были способом самоутверждения и не более того.
Мы живем в обществе с подавленной реакцией морального отторжения. Отсутствие такого отторжения — одно из самых страшных свойств нашей «зоны Ч». Солженицын, провозглашавший «Жить не по лжи!», претендовал на роль советского Тэна и лгал как сивый мерин. Доказано, как именно он лгал. И что же? Где полноценная реакция морального отторжения?
Да и возможна ли она, если под вопли о демократии пренебрегают суждениями и оценками огромного большинства людей? И открыто называя этих инакомыслящих людьми второго сорта («мухами», «анчоусами» и т. д.), самодовольно констатируют, что этот контингент ничего не понимает в своей истории.
Все это может сказать не только общественное лицо, которое не теряет после этого позиций в обществе. Все это может сказать премьер-министр. И остаться премьер-министром.
«А, собственно, что такого?»
Что такого? Да, для обитателей «зоны Ч» в этом ничего особенного нет. Потому что первое, что отнимает «Ч» у тех, кто в ней обитает, — это историческое достоинство.
Девяносто лет назад образовалось великое государство. Это государство совершило великие деяния. Оно оказалось в очень сложных отношениях «конфликтной преемственности» с Российской империей.
Как именно оно сочетало конфликтность и преемственность?
Почему империя развалилась, а большевики собрали новую страну, которая привнесла в историю новый смысл и вместе с тем поразительным образом воспроизвела смысл предшествующий?
Как именно формировался СССР?
Какие по этому поводу шли споры?
К каким досоветским традициям адресует полемика, предшествовавшая формированию СССР?
Какая связь между этой полемикой и тем, что произошло в 1991 году?
О чем нам может поведать все это, коль скоро и поныне ведутся споры, поразительно напоминающие споры той эпохи?
Серьезный разговор об этом необходим и в политическом, и в моральном, и в экзистенциальном смысле. И кто-то должен его вести. Пусть даже все другие уворачиваются, увиливают, оглядываются на конъюнктуру, оправдывая свою позицию тем, что живут в «зоне Ч». Мы собрались для того, чтобы вывести свой народ из этой отвратительной зоны. И видя, что происходит вокруг, взваливаем на себя тот груз ответственности, который другие давным-давно с себя с наслаждением скинули.
До встречи в СССР!
От редакции
Большевистский патриотизм
Подлинный источник большевистского патриотизма, большевистской державности — якобинофильство. Якобинцы сказали своим революционным союзникам: «Будь ты хоть сто раз революционер, но если ты не патриот и не державник, то дорога тебе на плаху»
От редакции
Солженицын никогда не предъявлял к себе самому тех моральных претензий, которые он предъявлял окружающим, и, прежде всего, «растреклятой КПСС». Но особую моральную уступчивость он проявил в конце своей жизни по вопросу о Феврале. Солженицын «простил» февралистов, проявивших позорную несостоятельность во всем, что касается действительного отстаивания целостности российского государства. Сделав это, он сам беспощадно раскрыл подлинное содержание своего псевдопатриотического антибольшевизма.
Многие до сих пор не понимают, что наш враг придает вопросу о Феврале решающее значение. Потому что февральская смута и перестройка — это близнецы. Урок Февраля состоит в том, что для английской, французской, немецкой, американской и иной буржуазии (вплоть до китайской) государственность является огромной ценностью, а для российской буржуазии — это, что называется, «хэ, тьфу!». Так это было в 1917 году. И то же самое имеет место теперь. Потому-то врагу и нужно, чтобы у нас восхваляли Февраль и проклинали Октябрь.