То есть автор выступает от лица не только сибирского народа, который он, конечно же, не дискредитирует…
Верхотуров подчеркивает, что он «сторонник развития сибирской нации» и в 2011 году после конфликта с Марголиным окончательно размежевался с сибирскими сепаратистами. Но он же и признается в своих статьях, что для создания «концепции сибирской нации» ему вначале «не на что было опереться». И тогда он выдвинул теорию, что «сибиряки отличаются от русских и это два разных народа». Другим краеугольным камнем его «концепции» стало «восстановление сибирского языка», проделанное его соратником Ярославом Золотаревым.
То есть Верхотуров, дабы избежать обвинений в сепаратизме, начал сам конструировать «сибирский регионалистский миф». Тем же самым занимался и идеолог Уральской республики бизнесмен А. Баков, изучавший труды основателей сибирского областничества…
В одном из интервью лингвист Я. Золотарев признался, что «создал сибирский язык в шутку»: «В 2005 году, во время общения в Живом Журнале со сторонниками «сибирской независимости», появилась идея: сделать «сибирский язык». Я набросал его конструкцию в шутку, брал татарские слова, арабские… Язык пришлось переделать, шуточные конструкции убрать, заменить их на подлинные, взятые из словарей сибирских и поморских, уральских диалектов. После этого сформировалось интернет-сообщество «сибирская вольгота», эти люди и занимались активно агитацией во время переписи».
Кто-то шутит…
Кто-то, пытаясь отбить обвинения в сепаратизме, изобретает свою «концепцию новой нации»…
Выходят книги, обосновывающие новый «регионалистский миф»…
Кто-то эти книги и авторов активно лоббирует…
Эти книги и статьи начинают читать, забывая свою настоящую историю…
Если на этом этапе не взять за руку всех этих «шутников» и фальсификаторов, то завтра мы можем снова потерять страну.
Поэтому в следующих статьях мы продолжим изучение деятельности теоретиков сибирского сепаратизма.
Культурная война
Провинция и «креативщики»
В деревне, в селе, в глубинке идет незаметная, каждодневная, не связанная напрямую с политикой и при этом подлинная народная жизнь
Мария Рыжова
В русской истории и культуре провинция всегда играла важную роль. В ряде европейских стран провинция — просто название государственной территориальной единицы. В России, где одно время также существовало деление на провинции, это понятие переросло в нечто большее. В XVIII веке, когда Петербург стал средоточием европейского духа, провинция оставалась в роли консервативной защитницы традиционного уклада. Весь XIX век шла дискуссия между западниками и славянофилами. Первые видели в провинции отсталость и подражательность, а последние — подлинную народность. Не вдаваясь в подробности этого спора, отметим важную вещь.
Все помнят хрестоматийные строчки Пушкина, посвященные его няне Арине Родионовне, и понимают, как важна была для поэта сопричастность народной культуре. Лев Толстой в «Войне и мире» говорит о провинции, подчеркивая, что в ее жизни есть содержание, которого Петербург лишен. Писатель с любовью дополняет образ Наташи Ростовой сценой ее поездки к дяде, когда оказалось, что «эта графинечка, воспитанная в шелку и бархате эмигранткой-француженкой… умела понять все то, что было… во всяком русском человеке».
В деревне, в селе, в глубинке идет то, что испанский философ Мигель де Унамуно охарактеризовал как интраисторию. В отличие от обычной истории, это незаметная, каждодневная, не связанная напрямую с политикой и при этом подлинная народная жизнь. Жизнь, которую может разрушить грубое вмешательство. Именно поэтому Унамуно последовательно выступал против европеизации Испании.
Нечто сходное с «интраисторией» Унамуно имел в виду Карл Густав Юнг, говоря о культурных архетипах, то есть о «коллективном бессознательном», в котором хранятся культурные коды народа, его культурная традиция.
Эта народная культурная традиция и есть, по сути, ядро культуры. А где проще сохранять традицию? В столице, живущей своей особенной жизнью, напоминающей проходной двор, или в провинции? Конечно, в провинции. И именно поэтому в нее рвутся наши «креативщики». Им скучно эпатировать столичного жителя, равнодушно воспринимающего любой разврат, изврат и перформанс.
Стремясь представить читателю не только череду отдельных случаев, но и емкую модель происходящего, я напоминаю ему фразу, сказанную Пьером Безуховым Анатолю Курагину: «Забавляйтесь с женщинами, подобными моей супруге, — с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата». Нашим постмодернистским туристам следовало бы сказать: «Упражняйтесь в своем разврате в таком городе, как Москва, в котором многие защищены от вас броней своего цинизма. И относятся к вам так же, как вы относитесь к себе. Но не смейте лезть в провинцию, где все приобретает совсем другой характер». Какой же именно?
В том-то и дело, что в провинции к постмодернизму и прочим пакостям относятся не как подобает, а как к чему-то, с чем надо серьезно взаимодействовать. Используя слова наших высоколобых циников, провинция относится к постмодернизму со звериной серьезностью. Но на самом деле эта серьезность носит не звериный, а нутряной характер.
Провинция, во всяком случае, часть ее доверяет постмодернизму так же, как она доверяла всему, что привозили и привозят «креативщики», считая, что ее хотят к чему-то приобщить. «Креативщики» от этого гогочут. Потому что они-то знают, что их псевдоискусство основано на взаимном недоверии: я как художник не доверяю зрителю, а зритель не доверяет мне. И всё хорошо, всё, как в отношениях между Элен и Анатолем Курагиным.
Постмодернисты точно знают, что когда они придут в провинцию, то часть провинции их просто отторгнет, а часть начнет с ними взаимодействовать, как Наташа Ростова с Анатолем Курагиным. И понимая, что это и хохма, и разрушение традиционного уклада, глубинных кодов, наслаждаются.
Чуть ниже я приведу вам конкретные случаи подобных развлечений. Сейчас же скажу, забегая вперед, что как бы ни были скверны маленькие девчонки и мальчишки из богатых семей, они лучше тех, кто их фотографирует. Или, точнее, хуже тех, кто их фотографирует, быть нельзя.
Вооружившись определенной моделью, рассмотрим факты.
6 февраля 2013 года в Челябинском краеведческом музее открылась выставка немецкого фотографа Анны Складманн «Маленькие взрослые». Выставка состоит из фотографий маленьких «новых русских». Или, как обтекаемо называется это в анонсах, «портретов детей из семей российской творческой и бизнес-элиты — актеров и режиссеров, рестораторов, олигархов».
Все мы не раз видели тесно понатыканные «дворцы», «замки» и «каменные палаты». Раньше их обитатели, как правило, разумно предпочитали не позировать в роскошных интерьерах. Но лиха беда начало… Так как «креативный класс» уже вышел на тропу войны, то стеснение уходит. И уже не на столичных, а на региональных выставках представлены фотографии детей нуворишей во дворцах.
Дети, поскольку они дети и, судя по их виду, не слишком счастливые, вызывают, скорее, сострадание. А вот вопросы к взрослым появляются серьезные. Вы бы разрешили девятилетней девочке позировать в ночной рубашке на кровати? Вряд ли. Так же, как и сидеть на столе, на медведе у камина, на книгах на кровати и опять же на столе в антикварной лавке.
Но большинство детей на фотографиях — то ли благодаря собственным представлениям о гламуре, то ли в связи с особо изощренной фантазией взрослых — предпочли сфотографироваться, сидя на столах или лежа на кроватях (в лучшем случае — диванах).