Поэтому смешно и противно слушать о том, что это было придумано, запущено. Уж моим ли коллегам, которые в этом во всём участвовали и преобразовывали эту передачу из одного формата в другой, это не знать.
Далее, это нужно было всё выдержать. Нужно было, чтобы люди, находящиеся рядом с тобой, освоили для себя фактически новую профессию полемики по ключевым, конкретным вопросам истории. Нужно было выдержать это самому и так далее. Нужно было что–то сделать.
Начните что–то делать. Конкретно. Шаг за шагом. И постепенно заячья природа превратится в природу ёжика. Если, конечно, эти действия будут носить характер тотальной жертвы на алтарь великого дела. Будут, будут эти преобразования. А когда они будут, вам начнёт что–то удаваться, то пошляки и идиоты будут рассуждать о том, какие за вами стоят силы, и как эти силы к чему–нибудь пристраиваются.
Что является первым шагом на этом пути – отказ от тех форм жизни, которые неизбежно тебя делают «ням–ням», которые засасывают тебя, как болото, которые заворачивают тебя в какие–то определённые нисходящие воронки. Вот ты чувствуешь уже, что если ты ещё так поживёшь пару–тройку лет, то потом тебе и не будет никуда хотеться. Потом ты будешь всем говорить: «Ну и что, что я зайчик? Зайчик – это самое лучшее существо на свете. Ну, съедят и съедят, в конце концов. Не надо меня пугать. Это всё торговля страхами. Бизнес на катастрофе. Ну, все мы рано или поздно умрём. Ну, уж побегаю, как следует, повиляю хвостиком».
У каждого человека есть период, когда его ещё не засосало. Когда он понимает, что вот он ещё может из зайчика стать ёжиком, когда он понимает, что он может выйти из «ням–ням», что он может начать этот свой, как говорят в исламе, джихад. Там говорят, что джихад внешний – джихад меча – малый джихад, это только часть большого джихада – джихада духа. Вот человек ещё готов к этому. Он ещё понимает, что вот в нём что–то есть такое, что требует реализации и отказ от чего – есть капитуляция. А что после капитуляции–то жизни не будет. Счастья не будет. Будет удовольствие. А это разные вещи.
Счастье – это одно. Радость великая, которая существует, когда ты движешься к тому, что является твоим же идеальным – это одно. А удовольствие – это другое. Что вот, когда потеряна эта радость, это счастье, то потом начнут срывать цветы удовольствий, запутываться, особенно, если люди к чему–то большему предназначены судьбой. Ну, и окончательно скурвятся, будут смотреть на других и говорить, что они все — чей–нибудь проект, у них за спиной кто–то стоит. Злопыхать, поплёвывать, похихикивать. Достоевский это очень хорошо описал в «Записках из подполья», в «Бобке», в других произведениях. Почитайте, что происходит с теми, кто сначала сам себя предаёт, а потом смотрит на других и фыркает. Очень жалкая, стыдная роль.
Так вот. У меня была у самого такая развилка, когда я был режиссёром самодеятельного театра. И уже кончался институт. И было ясно, как дальше разворачивается моя жизнь, как я защищаюсь, что дальше со мной происходит. И что находящиеся рядом со мной люди тоже идут каждый по своей дороге, которая задана им вот этими выбранными константами профессии и всего остального. И как–то после одного из спектаклей мы пошли в парк. Друзья мои завалились на травку, а я как–то сел сбоку на скамейку и вдруг мне стало ослепительно ясно, во что именно превратятся эти друзья через 10 лет, и во что превращусь я сам.
Мне это «ням–ням» стало ясно вдруг, сразу. Я испытал глубокое отвращение, ну, а затем довольно быстро явлено мне было и нечто другое. Как в этом самодеятельном театре пренебрегают всем, что касается работы, творчества. Как это приносится в угоду вечеринкам, жизненным удовольствиям. И вот, когда мне это было вдруг явлено, я разогнал этот самодеятельный театр и сказал, что если есть люди, которые готовы со мной идти до конца и создавать нечто другое, невозможное тогда в Москве, немыслимое. Какой–то там пара–театр, профессиональный, да ещё который будет влиять на идеологию, на всё прочее. Шансов на это было ровно 0,0 и даже 0, 00 и даже, наверное, 0,000.
Но вот нашлось несколько людей, которые в это поверили, пошли до конца. Вот они и сейчас рядом со мной. Их четверо. Это было в конце 70–х годов. Если я являюсь чьим–то проектом, то я являюсь проектом этих людей, моих учителей, моих родителей и той публики, которая пришла в мой театр в поисках смыслов, в поисках истины, в поисках желания не быть «ням–ням».
Не было бы всего этого – не было бы ничего. Это и есть микроистория.
Каждый, наверное, из вас испытывал когда–нибудь такие ситуации и знает их по себе. Просто сейчас их очень важно осмыслить. Каждому свои. Свои ключевые события, свою ключевую драму этого типа. Самим.