Для того чтобы переделать Россию в национальное государство, нужен не только модерн, нужны якобинцы в XXI веке. А это XXI век! Легко болтать про репрессии и глубокие зачистки за кружкой пива и там же травить анекдоты про братство народов. Это мы знаем с советской эпохи. Хорошо на эту тему веселиться в тот момент, когда есть крепкий каркас государства. А когда его нет? И когда эти 2% с «тараканами» начнут учреждать что-то заново, они же просто всё развалят! Всё.
Достаточно понять, что если отделить Северный Кавказ от России, то обнажается Волга. Происходит взрыв по Волге — и всё, территория разламывается на две плиты, ведь все трубопроводы сходятся между Башкирией и Татарстаном. Это конец, это голод на Европейской равнине, это общегосударственный хаос. Кроме того, любой нормальный националист грезит расширением державы. А что же это за национализм, который грезит ее уменьшением? Это что такое?
Все очень просто. Я ведь уже описал эту «пирамиду».
Есть верхушка, которую надо заваливать.
Ниже есть репрессивный аппарат, который рано или поздно будут отключать.
Дальше есть маленький слой либероидов.
А дальше надо создать квазифундаменталистов, «оранжевых» фундаменталистов. Если в Египте их надо создавать на основе исламизма, то здесь их нужно создавать на основе «уменьшительного национализма». Потому что упаси Бог, если национализм окажется неуменьшительным и вместо того, чтобы разрушить страну, ее начнут воссоздавать. Поэтому его и делают уменьшительным, в него сразу закладывают всю программу саморазрушения, оккупации. Она уже заготовлена заранее. Поэтому уменьшительный национализм имеет такое же отношение к национализму якобинцев, как я к Галине Улановой.
Зачем нужен весь этот разговор о проекте «Модерн»? Он нужен потому, что позволяет понять, как устроен мир. Мир устроен на основе определенных регуляторов, которых у нас нет. Эти регуляторы называются «закон».
Закон… Но мы всегда были построены по-другому. В России с эпохи Петра, а то и раньше не было регуляторов, связанных с традицией, потому что Петр довольно круто разорвал с традицией. Правильно он сделал или нет — не будем сейчас обсуждать. Петр — великий человек, допустивший массу ошибок. Неважно. С традицией было покончено. Но и закона в том виде, в котором он существует в классическом модернистском государстве, тоже не возникло. Достаточно вспомнить русские поговорки: «Закон что телеграфный столб…» или «закон что дышло…» И так далее, и тому подобное.
Но если традиционные регуляторы не работают и закон не работает, то что работает? Культура. Россия показала, что культура может взять на себя роль регулятора. И уже этим она продемонстрировала, что идет не путем модерна, при котором главный регулятор — закон, а другим путем. Принципиально другим. С этой точки зрения, ни Екатерина, ни прочие наши правители не являются классическими модернизаторами. И сталинский коллективизм тоже есть следствие культуроцентричности России, возвращение к культуроцентричной традиции. Не традиции модерна, а традиции альтернативных форм развития макрочеловеческих общностей, макросоциальных общностей.
Можно ли сейчас вернуться к построению модерна — регуляторов в виде закона, формированию нации на основе этоса, культуры, языка, гражданства, то есть на основании, ликвидирующем всякие племенные рефлексы? Здесь говорят: «Россияне или русские?» Русские, да. Но русские и русы — это разное. Никто не запрещает гордиться тем, что рус, что роду-племени такого, ради бога. Но род и племя в национальном государстве уходят в сферу частной жизни. Они не могут быть средством программирования государственной идентичности. Как только они им становятся, идентичность рушится. На что и делается ставка в так называемом уменьшительном национализме.
Это еще не все. Что предполагает политическая система, в которой есть две партии? Почему эти партии — демократическая и республиканская — не грызутся друг с другом насмерть, точнее не грызлись? Потому что есть рамка, которая называется «консенсус модерна». И как только рамка рушится, эти две партии смотрят друг на друга в прорезь оптического прицела. Я это вижу повсюду. От Англии, Франции, Германии до Соединенных Штатов и Израиля. Всюду это так. Нет рамки модерна — всё, рушится консенсус этих двух партий.
Значит, Модерн — это сложнейшая конструкция, адресующая к определенным основаниям, определенным принципам существования. Она полноценна в том смысле, что от нее можно отстраивать карту идеологии. От нее можно отстраиваться, давая определения, что такое Контрмодерн, что такое Постмодерн, что такое Сверхмодерн. А если начать танцевать не от полноценной «печки», то не будет идеологии, не будет мировоззрения. Не будет преодолен хаос в мозгах. Не будет пройден этот самый кружковский этап. Не создадим мы ничего. Под кроватью будем прятаться, в подполье залезать, шифрами перестукиваться. И создавать «пузыри» в виде псевдоструктур.
Нам нужно договориться о мировоззренческих основаниях. Нужно понять, чем полноценные идеологии отличаются от неполноценных. От каких идеологических «печек» можно танцевать, перестраивая полностью мировоззрение, освобождаясь от идеологического хлама, от смыслового вакуума, от кризиса, от когнитивного хаоса в сознании, вычищая всё это, преобразуя себя в процессе политического образования и самообразования, в процессе интеллектуально-политической деятельности, в процессе создания языка, на основе которого можно строить общности людей, думающих так же, как и ты.
Всё, что мы хотим, это не задать какие-то катехизисы, а дать человеку карту, качественную карту, компас и сказать: «Вот видишь: вот это речка, а это мост, а это гора, а вот здесь обрыв, а вот здесь болото. Ты хочешь пройти из точки А в точку Б? Иди! Выбирай маршрут».
Это огромная ответственная задача. Кто-нибудь сейчас может нам помешать приступить к ее решению? Не смешите меня.
Эту задачу можно свободно решать наряду с теми, которые я перечислил выше. Так давайте ее и решать. Ее — если на это есть духовная сила, если на это есть терпение, если на это есть какая-то внутренняя готовность. Те, кто должен бы был ее решать, ее не решают. Они рассуждают в Институте Гайдара о том, нужно ли им обеспечить комфорт с помощью постепенного перехода или с помощью резкого перехода.
Они являются партией гниения и партией обрушения. Нет в элите полноценного интеллектуального спора. Нет в элите стремления к глубокому и основательному мировоззрению, которое было в эпоху Просвещения. И которое создало Великую Французскую революцию и якобинцев как сыновей этого Просвещения. Этого всего нет.
Значит, это должно возникнуть в том, что во всем мире называют «контрэлитой». Должна возникнуть большая общность, готовая к подобному разговору, к подобному пере-254
форматированию, любящая народ и связанная с народом. Тогда возникнет и все остальное, все формы действительно политической деятельности. На сегодняшний день они ущербны. Ну, подумайте, почему за все эти 20 лет они оказались настолько ущербны? Но они же оказались по факту.
Если нас до сих пор, так сказать, институт Гайдара учит жить, значит, это по факту так. Если все распалось на малые социальные среды, которые не могут ни о чем друг с другом договориться, то это по факту так. Если место большого идеологического проекта занимает вот эта какофония микропроектов, каких-то случайных идеологем, идеологических диссонансов, то это по факту так.
Если нам дано историческое время и полная свобода осуществлять это, а мы от этого отказываемся, то кто мы такие? Значит, мы должны это делать. И весь смысл нашего обсуждения в том, чтобы это сделать. Чтобы исследовать свое общество. Чтобы обладать аппаратом для такого исследования. Чтобы менять мировоззрение, достраивать его, базируя его на прочном фундаменте, на настоящих основаниях, вырабатывать политический язык. И, объединяя это всё вместе, ведя параллельно с этим информационную интеллектуальную войну, перестраивать изнутри социум не по разрушительным рекомендациям перестройки-2, а на созидательной основе.
И пусть они затевают свою перестройку — мы ее блокируем. И мы на нее ответим новым социальным строительством, формированием идентичности, мировоззренческим воскресением нации, или народа, или имперской общности. Это зависит от того, что, собственно говоря, мы собираемся делать.