Но ведь нельзя сделать только это. Для того чтобы разорвать с развитием и назвать историю мерзостью, надо разорвать с христианством и со всеми мировыми религиями. Не зря же говорят о буддизме и джайнизме… Так мы переходим в буддизм, в джайнизм? Во что мы переходим? Нет христианства без стрелы времени…
Есть несколько впавших в странное состояние, так сказать, наших ученых, которые хотят так скрестить христианство с античностью, чтобы исчезла стрела времени. Это, знаете ли, очевидным образом попахивает Василидом, Валентином и кем-то еще. Так недалеко и до других вещей.
Значит, от христианства тоже тогда надо отказаться, и еще от очень, очень многого надо отказаться. Ради чего?
Ради того, чтобы окончательно победила модель, в которой развитие — это враг, абсолютный враг. И тогда…
Смотрите, как интересно все это происходит: с одной стороны — либералы, которые говорят, что Модерн тождествен развитию, а значит, да здравствует развитие, да здравствует Модерн! Но Модерн этот, как конь, лежит, откинув копыта, и никак не совместим с нашей традицией.
А с другой стороны — их кажущиеся оппоненты, которые тоже говорят, что развитие тождественно Модерну, а Модерн тождествен линейной теории прогресса. Но это же не так! Это не так даже просто на уровне Маркса, который говорил о какой-то спирали. Конечно же, формы движения гораздо более сложные, но это не значит, что движения нет. Что нет движения от клетки к разуму. Конечно, есть!
Есть великая тайна усложнения форм, тайна во многом иррациональная. Потому что даже на уровне классической физики не всегда можно объяснить, почему сколько-то протонов и нейтронов, собравшись вместе с каким-то количеством электронов, более экономичны, чем эти частицы в отдельности. А для многих более сложных форм можно, напротив, доказать, что это неэкономично.
Можно либо восславить развитие — либо проклясть его. Никакого третьего пути не существует.
И тогда развитие начинают приравнивать к Модерну, Модерн — к линейной теории прогресса, линейную теорию прогресса — к вырожденной модели, а вырожденную модель — к гедонистически потребительскому обществу, главная черта которого заключается в том, что оно не развивается. С помощью этих ложных приравниваний пытаются отменить развитие вообще. И… чем его заменить? Далее — что делать с мировыми религиями при отказе от идеи развития? Семи дней творенья — нет. Лестницы восхождения человека к Идеальному — нет. Седьмого неба (как неба, лежащего выше рая) — нет. Священного времени — нет.
Либо развитие есть то, чему мы поклоняемся, чем мы восторгаемся и к чему мы рвемся. Но только вся разница заключается в том, что русское развитие не есть Модерн, это именно альтернативное развитие (и к этому есть глубочайшие основания). И мы поклоняемся этому развитию и идем к нему, постигаем его тайну и движемся в эту сторону.
Либо надо проклясть развитие, приравнять его к Модерну, а потом отменить по причине русской непригодности к Модерну.
И тут получается, что в политической проекции все удивительно ясно, до обидного ясно. Против коммунизма и Советского Союза всегда воевали очень разные силы, как либеральные, так и консервативно белые. Эти силы всегда ненавидели друг друга — как по этническим, так и по другим основаниям, — но они всегда работали вместе. Это был антикоммунистический консенсус и построен он был так, начиная с эпохи белой гвардии и через все перипетии и действия Центрального разведуправления, — объединение разных групп антисоветчиков в единое целое. Они должны были соседствовать на радиостанциях, работать вместе, ненавидеть друг друга, но больше всего ненавидеть коммунизм и развитие. Они разрабатывали разные теории с тем, чтобы это уничтожить.
Что уничтожить? Альтернативную концепцию развития, историческую, явленную вплоть до настоящего времени, извините, пожалуйста, только в одном — в советском коммунизме и ни в чем больше. Кого это не устраивает, я не виноват. Явлено исторически — не в теоретических доктринах, а как исторический факт — это только в советском коммунизме.
В этой практике — невероятно ценный опыт. Она не потому только драгоценна для русской души, что, если ее нет, значит, русские были идиотами, когда все это делали. Но, если они были идиотами тогда, значит, они были идиотами и перед этим, когда создавали Империю. Потому что от Империи родилась эта практика. И если они были идиотами в Империи, то они были идиотами всегда. Надо проклясть судьбу и умереть.
Значит, этот опыт безумно ценен не только для России. Он и для мира существует как ценный.
Человек потерял деньги, хлопает по двум карманам, кричит: «Нету, нету!» Ему говорят: «В третьем посмотри!» А он: «Боюсь. А вдруг и там нет?»
Так сейчас все человечество боится притронуться к этому «советскому карману» и понять, что там-то, может быть, — единственный шанс на решение не решаемых никак иначе проблем XXI века, шанс на альтернативное развитие. И этот шанс, эту логику борьбы развития с неразвитием мы обязаны обсудить ничуть не менее детально, чем то, какие именно угрозы территориальной целостности и нашему государству вырастают у нас на глазах. Потому что если мы это все фундаментально упустим, то, может, мы конкретные локальные угрозы как-то и преодолеем, но страну мы все равно не спасем.
Выпуск № 24. 12 июля 2011 года
Существуют крупные вызовы — жесткие, однозначные, очевидные, — по отношению к которым сознание мобилизуется быстро.
И существуют вызовы другого типа — рассеянные. Бывают такие болезни… например, рассеянный склероз. Это такие вызовы, при которых на некоторой доске расставлены точки: в одной клеточке — одна фигурка, в другой клеточке — другая.
И клеточки неоднозначные, и фигурки неоднозначные… и нужно просто, чтобы сложилась некая композиция. В тот момент, когда композиция складывается окончательно, наступает смерть. А до того как она сложится, ничего не наступает. В этом и заключается вся опасность.
Пока хотя бы в одной из всех этих клеточек не размещена должным образом фигурка (ее еще не поставили), организм ничего не ощущает. Он, может быть, чувствует некоторую усталость, какой-то неявный дискомфорт. Но это не то же самое, как если бы подошел к вам какой-нибудь громила и стукнул вас железной палкой по плечу. Если он не сломал вам при этом руку, то вы ему сразу же ответите кулаком в физиономию. Вам в этой ситуации все будет понятно. А если даже он руку сломал, вы постараетесь другой схватить какой-нибудь предмет и закатать ему в голову. Потому что вы понимаете, что он сейчас с вами тоже будет драться.
Это ситуации очевидные — ситуации жестких лобовых столкновений, классических, если можно так выразиться. К такой классической войне русское сознание прекрасно готово. Оно великолепно держит удар, оно просто терпит, оно при росте количества наносимых ударов не ломается, оно выдерживает болевой шок, оно каким-то образом способно защитить себя, оно копит энергию, скажем так, борьбы (или злобы — в данном случае слова не так важны). Наконец, оно переходит в контратаку и доделывает все до конца.
Мои друзья, занимающиеся историей войн, говорят, что немцы всегда что-то не доделывали до конца: останавливались где-нибудь в трех километрах от победной точки, иногда 200 метров не доползали, иногда не могли никак Волгу форсировать и так далее.
А русские доделывают все до конца. Они приходят в Берлин, ставят Красное знамя над Рейхстагом и вешают преступников, осуждая их на Нюрнбергском процессе. В этом случае все в порядке. И высшей классикой подобного типа поведения является Великая Отечественная война, она же Вторая мировая. При этом, если верить корреспонденту Te New York Times, русские должны быть лишены статуса (там это названо еще более отвратительно — «амплуа») жертвы-победителя в этой войне[25]. Но это отдельный вопрос.