Но если это не так и все процессы все равно идут в том направлении, в котором идут, то что делать-то? Почему это надо тянуть?
Ответ только один. Это можно тянуть, напрягая все силы, творя какие-то запредельные комбинации, только ради того, чтобы в недрах нынешней ситуации выросли политические силы совершенно нового качества. Чтобы молодежь иначе включилась в патриотический процесс. Чтобы опомнившиеся люди из старшего поколения поняли, как прискорбно ими содеянное и как велико должно быть искупление этого. Чтобы новые интеллектуальные возможности, которые предоставлены, могли быть востребованы. Чтобы возникли нового типа политические силы на основе этой востребованности. Чтобы возникли десятки и сотни тысяч по-настоящему политически образованных молодых людей, готовых вступить в новую фазу политического процесса.
И я уже говорил, что тут нельзя стыдиться слова «реванш», тут преступно стыдиться слова «реванш». Может быть, для старшего поколения оно и окрашено в негативные тона. Реванш — это признание поражения и готовность победить. Все.
Чтобы это сформировалось на основе нового принципа социального лидерства, на основе нового типа политического образования (это все успело очень быстро создаться), ради этого стоит вести передачи «Суть времени». Ради этого стоит собирать школу, на которую мне предстоит уехать через несколько дней. Ради этого стоит выступать по телевидению. Ради этого. Если этого нет, то какая разница — сметут всю эту гнилую декорацию сегодня или через 2–3 года? А вот если оно есть, это огромная разница.
Возникает вопрос о том, что мешает этому быть.
Я говорю об улице для оранжа и о роли в этом процессе Белковского. То, что эта роль существенна, все понимают. Меня мои друзья несколько раз уговаривали: «Ну, выступи! Тебя же чудовищно обвиняют в каких-то кошмарах и ужасах!». Я говорю: «Да мне плевать на обвинения Белковского. Я никогда ничего по поводу того, что Белковский адресует мне лично, не скажу. Ни слова. И полным идиотом буду, если скажу. Именно этого и ждут. В стране есть десятки людей, которые ждут, что я начну как-нибудь реагировать на их пакости, касающиеся меня лично. Мне на это наплевать».
Меня интересует другое. Во-первых, то, насколько же больно общество, если оно, глядя на лик Белковского, может во что-то верить, с какой-то степенью серьезности к чему-то тут относиться. Он сам к себе так не относится… Что же это за болезнь-то? Вообще — и, в частности, в русском националистическом движении, от степени здоровья которого очень многое зависит. Там же безумно сложные клубочки сейчас формируются, очень больные. Это первое.
И второе. Мне ясно как божий день, что Белковский — это малюсенький элементик, не изымаемый из системы диалога между шантажируемой силовой элитой («Не подавляйте „оранжевый вариант“») и «оранжевой улицей».
И вот здесь я хотел бы обсудить одну по-настоящему серьезную тему, касающуюся не столько Белковского, сколько основных и самых принципиальных моментов в том, что можно назвать политической и социальной теорией одновременно. Причем поскольку момент очень острый, то речь, конечно, идет об актуальной теории. О теории, имеющей немедленное практическое применение.
К этому я и намерен перейти в следующей передаче.
Выпуск № 29. 16 августа 2011 года
У нас есть такая новая болезнь — конспирологическое сознание. Согласно конспирологическому сознанию, все есть чья-нибудь инспирация. Вот вы с женщиной в брак вступили — это чья-нибудь инспирация. Вы на телевидение вышли — это чья-нибудь инспирация. И так далее. Кто-то за вашей спиной стоит. Кто-то все время вами водит, что бы вы ни совершили, — это делают кукловоды.
Поразительно, что это свойственно нашему либеральному истеблишменту, который исповедовал прямо обратную теорию: что вообще никаких сил нет, что никто никем не водит, что кукловоды отсутствуют и все прочее. Так где же правда? Где грань между «кукловоды присутствуют» и «кукловоды отсутствуют»? Что, кукловодов нет? Нет мировых заговоров? Нет инспираций, подобных тем, которые в предыдущий раз, например, описаны?
Конечно, есть. Мир не состоит из подобного рода игр, но он включает эти игры. Так как же разобраться, где что происходит?
Прежде всего, надо отказаться от конспирологии как дешевки, которая сложную социальную проблематику редуцирует до очень грубой элементарщины. Потому что чем больше будет осуществляться эта редукция, это принижение всего до примитива, тем более дезориентировано будет обще-263
ственное сознание. Оно не сможет ничего делать. Оно либо окажется во власти каких-то мифов о всемирных зловещих силах, которые всем крутят, и поэтому ничему нельзя доверять (и вообще ничего нельзя делать, потому что есть такие злые силы — расслабься и получай удовольствие). Либо начнет дергаться не туда.
Что происходит на самом деле? И как это происходящее (это очень сложный вопрос социальной теории) выразить предельно просто и в максимальной степени соотнести со злобой дня?
Есть три типа действующих лиц на любой политической сцене во все времена.
Первый типаж — это «винты системы». Это очень важный типаж. Между прочим, очень хорошо опознаваемый. Это люди, уверенные в себе, энергичные, бойкие, способные на головокружительные комбинации, когда за их спиной стоит система, готовые на то, что система предоставляет им ресурсы, а они в ответ на это становятся винтиками со всеми вытекающими отсюда последствиями. Очень часто на их челе (особенно, если они входят в очень жесткие системы военного образца) — печать: «у этой истории будет хорошее начало и плохой конец». И они тоже это понимают. Вопрос всегда не к ним, а к системе. Это определенные люди, готовые на подобный тип существования.
Я столкнулся с этим впервые где-нибудь в 1972–1973 году, когда очень известные теперь люди, время от времени печатающие те или иные доносы на меня в своем «глубоко демократическом» издании, написали на меня натуральный донос. А я ознакомился с ним — там и штампик, и все было, что положено, — поскольку мне очень симпатизировали мои друзья в Геологоразведочном институте, занимавшие определенные позиции в парткоме и в других местах. Стуча кулаком по столу (а люди эти были очень хорошие, но, как большинство в геологоразведке, не чуждые потребления крепких спиртных напитков), они говорили: «Серега, Серега, ну что ты делаешь, ну что ж ты делаешь? Ну ты посмотри, что на тебя пишут, Серега! Ну это же все плохо! Сережа, ну что же ты, Сережа?»
Короче, я тогда со всем этим ознакомился. И мне стало интересно. Потом уже, когда я руководил крупным центром в советскую эпоху, этого всего было много. Подобных бумажек со штампиками я начитался вот так… И насмотрелся на персонажей, которые их пишут. Это известные лица на нашей политической сцене. Я никогда не буду обсуждать, кто это именно. Я просто хочу сказать, что многие знания умножают скорбь. Были очень пикантные комбинации, когда эти лица начинали руководить, предположим, будучи сами людьми далеко не либеральных убеждений, какими-нибудь либеральными изданиями. И так далее. Поэтому я всегда считал, что система тут очень оригинальничает, создает какие-то причудливые узоры. И вообще всегда в таких случаях говорить следует только о системе…
То, что Белковский — это такой винтик в системе, для меня ясно, как простая гамма, как Волга впадает в Каспийское море. «Мы осуждаем Ходорковского. Потом мы сами этому Ходорковскому оказываем всяческую помощь, используя ресурсы системы. Мы очень богатую жизнь ведем в качестве подобных винтиков».
И каждый выбирает для себя, что ему делать. Кто-то выбрал для себя роль этих «винтиков», а кто-то выбрал для себя другую роль. Тут важно обсудить, какую. А винтики — они и есть винтики. У меня не к винтикам вопрос, у меня вопрос к системе.
Я никоим образом не морализирую по поводу системы. Я понимаю, что система — она на то и система, чтобы все время превращать дерьмо в конфетку. Это ее главная профессиональная задача.