Выбрать главу

«…Тяжкий млат, дробя стекло, кует булат».

Мы куем булат этой победы.

Победа куется в умах и сердцах. Там же куется и поражение.

Мы куем победу в умах и сердцах людей. И мы свою задачу решим.

Выпуск № 22. 28 июня 2011 года

В конце 1980-х годов я приехал в Баку в составе антикризисной группы, которую сам же и создал, чтобы противопоставить что-то версии событий, которую тогда раскручивали демократы. А также официальной тупой версии, в которой уже не было ничего живого и про которую было ясно, что она создается только для того, чтобы оттенить собою всю «блистательность», всю «тонкость» и «правдивость» лживой демократической версии, или либероидной, как сейчас мы это называем.

Для примера — тогдашний официоз выдавал такие перлы: «Ну, что же вы, два братских христианских народа — армяне и азербайджанцы, — режете друг друга?» На фоне этого официоза все, что говорили представители демократического лагеря, казалось верхом ума, тонкости, четкости, правдивости и так далее. А это была абсолютная ложь.

Мы тогда приехали для того, чтобы все-таки этой умной, коварной лжи противопоставить что-то конкретное и не столь элементарное, как то, что делал официоз. В этом смысле мы давно уже работаем на ниве противостояния существующим демократическим мифам. Тогда эти мифы были невероятно привлекательны. Заглатывались они на раз, приводили людей в состояние безумия… Люди бегали с вытаращенными глазами и требовали немедленного сброса номенклатуры ради того, чтобы замечательные демократы и творцы вот этих вот лживых мифов побыстрее пришли к власти и создали светлое будущее.

Итак, я приехал в Баку, где разворачивались события, совершенно не имеющие никакого отношения ни к официозу, ни к тому, что пропагандировала наша демократическая оппозиция.

Что именно сотворялось?

К примеру, могу вам со всей ответственностью сказать, что когда зверски убивали армян в Сумгаите и, издеваясь над ними, осуществляли некие ритуальные действа, то делали это не азербайджанцы, а делали это вообще люди со стороны — нанятые представители частных международных структур. Мы этих представителей просто знаем по именам. Мы знаем, к каким структурам они принадлежали тогда и к каким структурам они принадлежат теперь. Эти люди убивали армян, подключая к этому делу азербайджанцев. Потом убивали азербайджанцев, подключая к этому делу армян. Потом сталкивали азербайджанцев и армян — и начиналась вот эта управляемая напряженность, при которой с двумя довольно образованными народами, учитывая их непростую совместную историю, играли так, как с племенами, не знаю, зулусов, — как с африканскими племенами.

Мы это все увидели с ходу. Увидели все, что за этим стоит. Картина ужасающая. Но самое ужасающее было другое — то, что не имеющие к этому всему никакого отношения демократоидные, либероидные мифы уже воспринимались как истина в последней инстанции, как нечто самоочевидное, как нечто абсолютно правильное. Они уже управляли сознанием. Все эти вирусы уже вгрызлись в сознание, и толпы бежали в нужном направлении — по направлению к собственному концу, к собственной беде, к собственному предельному неблагополучию, в котором они и оказались впоследствии.

В этот момент мы уже понимали, какова настоящая ситуация, видя ее, что называется, faсe to faсe, вплоть до конкретных лиц и структур. Тогда была полная возможность это делать и действительно понимать все, вплоть до деталей. И находились люди (они найдутся и сейчас, уверяю вас), которые детали этой ситуации излагали с жесткой и сухой конкретностью. Я видел, что происходящее настолько мало имеет отношение и к официозу, и к демократоидной версии, настолько это происходящее безжалостно, настолько преисполнено презрением к любимому мною обществу, что состояние психологически было тяжелейшее.

И вот в этом тяжелейшем состоянии я встретился с одним из блестящих азербайджанских аналитиков, с которым у меня была длинная беседа. Сам он собирался уехать в Израиль, куда уехал уже его брат. Оба они боготворили Сталина. В кабинете у него на стене висел портрет Сталина. Он так никуда и не уехал, умер в Азербайджане. Он очень известный человек с блестящей биографией, военно-морской офицер и один из лучших аналитиков Советского Союза.

И этот человек, вдруг поверив в мою искренность и в мое желание действительно попытаться что-то изменить, отложил в сторону дежурный скептицизм, который тогда уже овладел сердцами всех, кто пытался защитить Советский Союз и понимал, что в Кремле сидят одни предатели, и начал подробно со мной разговаривать — днем, ночью.

Когда я уезжал в Москву — а у него уже было несколько инфарктов, он находился в очень тяжелом физическом состоянии, и не было ясно, увидимся ли мы еще раз, — ему хотелось что-то передать в Москву, в которую он верил, которую любил, которой он служил, ради которой он воевал и которая так безумно, с его точки зрения, как и моей, вела себя в момент этой самой пресловутой перестройки…

И он мне сказал: «Ну, вот я не знаю, почему я верю чему-то, но вот вроде ты настоящий, вроде бы ты не кукла засланная, не засланный казачок; вроде бы ты что-то хотя бы понимаешь… У тебя как-то мозги двигаются. И вроде бы есть искреннее желание что-то изменить. Ну, кто-то же тебя послал?! Ну, вот так ты передай тем, кто тебя послал…» Дальше он остановился, и видно было, что он хочет в одной фразе выразить все то, что сжигает его сердце и мозг. Он сам не знал твердо, что скажет. Потом произнес фразу, оставшуюся в моей памяти навсегда: «Это общество „ням-ням“, которое может зарезать один волк». Он посмотрел на меня и сказал еще раз: «Ты понял? Один волк».

С тех пор эта фраза меня преследует, потому что суть ее заключается в том, что до тех пор, пока общество является обществом «ням-ням», волк найдется.

Волка я видел много раз. И далеко не всегда в овечьей шкуре. Иногда и с оскаленными зубами.

Практически те же люди, которые устроили резню в Сумгаите и разыгрывали этот двухсторонний армяно-азербайджанский конфликт, потом упражнялись на крышах Вильнюса, стреляя по двум сторонам тогдашнего политического конфликта: по прорусской, промосковской оппозиции и антимосковским силам. Они упражнялись в этом.

Это были те же холодные люди. Они не имели отношения ни к русским в Прибалтике, ни к прибалтам, которые хотели изгнания русских. Они находились над этим конфликтом. Их конкретно привез с собой господин Шарп — руководитель института Альберта Эйнштейна, который и был тогда консультантом Ландсбергиса, то есть всей этой литовской оппозиции. Он потом хвастался тем, что является консультантом Ландсбергиса. Он еще только не рассказал пока (может, в конце жизни расскажет), как именно в его движении морального неповиновения, в его таком мягком, теперь бы сказали — оранжевом — мятеже действовали снайперы, привезенные им и его друзьями. Причем отчасти буквально те же снайперы, которые «работали» в других регионах, в том числе и в Закавказье. Это были те же спецгруппы, действовавшие практически теми же методами. Это называется «управляемый конфликт».

Это конкретная, расписанная до инструкций технология.

Теперь я вижу эту же технологию здесь, в Москве. Описать вкратце, как это выглядит?

ВЫЗОВЫ, КОТОРЫЕ МОГУТ ДОБИТЬ СТРАНУ В «РЕКОРДНО КОРОТКИЙ СРОК»

Давайте я объясню вкратце, что такое управляемый конфликт.

Есть две враждующие силы — «Монтекки и Капулетти» это называется в инструкциях. Считается, что Шекспир впервые описал, как это делается, хотя на самом деле Шекспир описал чуть-чуть другое, но идет это всегда под кодовым названием «Монтекки и Капулетти».

Итак, есть две враждующие силы — совершенно неважно, какие. Две банды, например, которые надо стравить. Например, полицейские хотят их стравить по тем или иным причинам. Банды находятся в состоянии вражды. И тогда третья сила — каковой могут быть, повторяю, полицейские или какая-нибудь нефтяная компания, или иностранная разведка, или частные специалисты, нанятые иностранной разведкой (чаще всего бывает именно так; и в Сумгаите, и в других местах было именно так), — убивает члена одной из банд. Причем таким способом, что создается впечатление, что это убили члены другой банды. Банда, член которой убит, взбудораживается, и тогда этой банде (неважно даже, банде или племени какому-нибудь африканскому, или азиатскому племени, или крупному народу) объясняют, что ее героя или ее знаковую фигуру убила другая банда, другой народ, представители другого племени, другая враждующая сторона. И что за этим последуют другие убийства.