Они изобрели новый язык — иврит называется. И заставили всех отказаться от старого языка, идиша, и взять новый язык. Они создали новый человеческий типаж. Они построили точки роста. Они собрали население. Они выдвинули мощную идеологию. И они вдавили в ближневосточный песок новую матрицу — и она задышала. Она дышит.
Снова подчеркиваю: нравится кому-то или не нравится этот эксперимент — этот эксперимент есть. Его можно пощупать, его можно потрогать, его можно рассмотреть. Если кто-то где-то когда-то осуществил хоть один проект, значит, проекты можно осуществлять. Это разница между умозрением и практикой.
Но, конечно же, сионистский проект — лишь микропроект, который можно рассматривать для того, чтобы точнее понять, как говорят в таких случаях, архитектонику и технологию: что именно придется делать, если действовать проектным путем.
Есть, конечно же, гораздо более крупный проект, и, когда сионисты осуществляли свой проект на Ближнем Востоке, они апеллировали к этому проекту: они строили сионизм как еврейский Модерн, классический еврейский Модерн. Они считали, что они построят классическое, на тот период не знавшее альтернатив национальное государство. Они его построят на новой земле, с новыми людьми, с новым языком, но это будет классическое национальное государство.
И сионизм сейчас загибается потому, что загибается Модерн.
Поэтому когда мы рассматриваем вопрос о проектах, которые осуществлялись, то, конечно же, нам надо сосредоточиться на Модерне просто для того, чтобы понять, чем же примерно мы собираемся заниматься, когда мы говорим о Четвертом проекте. Ведь хоть он и четвертый, но он же проект. В противном случае, вообще непонятно, о чем мы говорим, зачем мы называем это слово. Для меня, например, это слово имеет решающее значение.
Что лежит в основе проекта «Модерн»? Некая картина мира. В этом смысле не французские просветители являются отцами-основателями Модерна. Отцом-основателем Модерна является сэр Исаак Ньютон. Потому что есть ньютоновская картина мира. И надо вернуться в ту эпоху, перевоплотиться в людей того времени и понять, насколько фантастично для них было все, связанное с этой новой картиной мира: этот закон гравитации, эта классическая механика, эти планеты, неумолимо вращающиеся по определенным орбитам, эта возможность рассчитать траекторию любого тела, которое послано откуда-то из орудия или просто рука какая-то кинула его — оно будет лететь строго по определенной траектории в строго определенную точку.
Это вообще картина Вселенной как великих часов, которые завел какой-то часовщик, и они ходят, тикают и тикают безостановочно, четко, повторяя каждый день одно и то же коловращение стрелок. Мне иногда кажется, что погодинские «Кремлевские куранты», эти размышления Ленина о том, что надо починить куранты, конечно, из этой же сферы. Вот это ощущение создателей проектов — а большевистский проект, конечно — это тоже проект: это внедрение в субстанцию жесткой новой матрицы, соединение и новая жизнь на основе подобного внедрения — это тоже «Да будет…» посреди уже отчаявшейся страны. Да будет…
Каждые такие вот создатели проекта мыслят себя как люди, которые чинят и заводят часовой механизм, механизм времени. Здесь есть огромное и неслучайное совпадение с названием нашей программы «Суть времени» и принципом самого этого времени, которое чинят, заводят, и оно начинает идти, оно становится ритмичным. Оно из какофонии превращается в симфонию, оно из хаотической агонии превращается в четкий ритм. «Время, вперед!», «Клячу истории загоним!» — говорит Маяковский.
Вот эта напряженность: «Время, вперед!», это волевое движение к тому, чтобы в умирающую жизнь вогнать новую матрицу, соединить ее с этой жизнью и начать жизнь новую, — вот это вот очень важно. И тут все начинается с картины мира.
Сэр Исаак и его последователи создали фантастическую картину мира, которая оставила невероятно глубокий след в разуме и душе людей их поколения и всех их последователей. Конечно, Локк является тоже очень важным для того, чтобы понять, как это все начиналось. Но ньютоновские открытия, наверное, важнее всего.
Новый великий проект, задающий картину мира, как ни странно, начинался в физике. Не в общественных науках, не в экономике, не в культуре, а в физике. И все столетия после открытий, которая даровала человечеству ньютоновская картина мира, все столетия эта картина мира существовала. Она была абсолютно незыблема.
Мне скажут: «А как же Эйнштейн? А как же Бор? А как же квантовая механика? А как же синергетика? А как же теория систем? А как же Винер? А как же все остальные?»
Отвечаю. Все они шатали картину мира — и никто ее не сокрушал. Были шутливые стишки по этому поводу:
На самом деле Эйнштейн страстно пытался уточнить и развить ту же картину мира. Он работал с тем же законом гравитации, превратив его в общую теорию относительности, где каждое явление искривления пространства — времени создает волны разной длины, которые катятся по пространственно-временному континууму.
А потом была поставлена еще и задача проквантовать это пространство — время. И пусть даже сам Эйнштейн этого не делал — это делали его ученики, Уилер и другие. Это была сложнейшая работа. Она до сих пор не завершена. Никто еще не построил в этом смысле общую теорию. Но примерно понятно, какой она должна была быть. И она никоим образом не противоречила бы той картине мира, которую предложили люди, пошедшие за Ньютоном, он сам, они все вместе.
И сколько бы человечество ни прорывалось сейчас к новой картине, сколько бы оно ни хваталось то за синергетику, то за теорию хаоса, то за что-то еще, до последнего десятилетия было еще не ясно, где же он, тот прорывной центр физической мысли, за счет которого действительно всерьез начнет меняться картина мира. Было совершенно неясно, где расположен этот центр, где эта новая физика, без которой нет ни новой социологии, ни экономики, ни культурологии, ни метафизики, ничего…
В последнее десятилетие, если верить тому, что мне удалось понять из разговора с 20–30 совсем-совсем неслабыми людьми, занимающимися подобного рода вопросами, центр, вокруг которого начинает формироваться принципиально новая картина мира, обозначился. Он связан с понятиями о темной энергии и темной материи.
Не синергетика, не теория систем, не теория хаоса и уж тем более не разного рода информационные теории и так далее, а именно наличие темной энергии и темной материи начинает перестраивать всю картину мира — всю физическую картину мира.
Теория Большого взрыва, теория струн — все это частности. Новая картина мира начинает медленно и неумолимо создаваться вокруг темной энергии и темной материи.
Это уже не эйнштейновская картина мира. Это не картина мира, предложенная последователями Ньютона и им самим, это уже совершенно другая картина. Если эйнштейновская и ньютоновская еще последовательны по отношению друг к другу, то это будет картина мира абсолютно другая.
И она нависает над человечеством.
Я недаром в своей книге «Исаак и Иаков» обратил на это серьезное внимание. Мне кажется, что если разговаривать всерьез о Четвертом проекте — Сверхмодерне — и обо всем прочем, то нужно начать, конечно, с формирования картины мира.
Картина мира существенно меняется. Это не может быть связно только с физикой. Меняется картина мира в биологии — возникает другое представление о жизни и смерти. Картина смерти и тайна смерти как таковой, а также сама загадка формирования усложняющихся форм и скачков, которые осуществляют эти формы в процессе своего развития, конечно, дополняются вот этой вот физической теорией темной материи, темной энергии.