В памяти Алексея вдруг всплыло лицо Катюшки, когда она совсем маленькая тянула к нему крохотные ручки из кроватки. А он склонился над ней, жадно смотрел в её глаза и не мог понять, как такое могло случиться, как ему могло так повезти, что перед ним сейчас такое чудо. До её рождения он и не подозревал, что можно так любить кого-то, что такие чувства вообще возможны. На глаза наворачивались слёзы от счастья, а в груди всё щемило от нежности к этому крохотному существу. «Любовь — вот что есть самое ценное в этом мире. Мы приходим сюда за ней. Ищем её и, не найдя — страдаем. Потому, что каким-то внутренним чутьём понимаем, что всё не зря, что ты не безликая песчинка только в одном случае. Если ты нашёл любовь».
Алексей посмотрел прямо во тьму, очерченную каменными веками. Сверкающие в глубине глазниц молнии стали реже и мельче, словно притихнув в ожидании его ответа.
— Мой ответ — любовь. Мы все приходим в этот мир ради любви. Я тоже пришёл сюда ради неё. И если это не правильный ответ, значит, его не существует вовсе.
Изваяние медленно кивнуло, принимая ответ. На несколько мгновений статуя застыла, словно задумавшись, оценивая услышанное. И эти мгновения потянулись для Алексея мучительно медленно. Но ещё до того, как статуя что-то произнесла, по распространяющейся в голове и шее ледяной стуже он понял, какой будет вердикт. Язык и губы онемели, стали неподвижны. И эта неподвижность продолжала наступать дальше, заполняя собой всё, что ещё оставалось от него.
— Это неправильный ответ, но ты прав в одном. Правильного ответа действительно не существует. Есть только стремление к нему.
Это было последнее, что услышал Алексей, и последнее, что он увидел — глаза каменной женщины закрылись.
Ветер обвевал два каменных изваяния, стоящих на тропе у пропасти. Затем внезапно сильный порыв снёс их, как будто не каменные статуи стояли друг напротив друга, а мираж, невнятные образы, слепленные серым туманом. Только нож Алексея остался лежать на земле. Ещё помня тепло его руки.
…На земле лежал нож Друида. На лезвии гравировка — благородный олень с раскидистыми рогами, стоящий на берегу реки. Дорогой нож, красивый, такой не спутаешь. Игорь знал, что Друид им очень дорожил. Как-то на привале Игорь попросил нож, чтобы открыть консервную банку, но Друид не дал: «Он не для еды». Теперь клинок сиротливо лежал на земле и мог рассказать о своём хозяине только одно.
«Похоже, я остался один, — глядя на нож, думал Игорь. — И мне не выбраться отсюда, эта пропасть не отпустит никого. Все погибли, теперь моя очередь».
Он встал на колени, подобрал нож и положил его в рюкзак. Сам не зная зачем, наверное, чтобы проявить уважение к Алексею, ведь он так ценил этот нож. Вставать и идти дальше уже не хотелось, силы совсем иссякли. Да и зачем? Какая разница, здесь тебя настигнет смерть или через двести метров? А сидеть, прислонившись спиной к каменной стене было так хорошо. Прохладный ветерок обдувал лицо, и это хоть немного снижало муки жажды. На веки навалилась свинцовая тяжесть, и сопротивляться этому совсем не хотелось.
Игорь проснулся от звуков чьего-то голоса. Открыв глаза, он увидел справа от себя, на самом краю пропасти, сидящего спиной к нему человека. Он мерно раскачивался из стороны в сторону и тихонько напевал что-то. Приподнявшись на локте, Игорь прислушался и понял по голосу, что это Андрей. Холодея от смутных догадок, он услышал, слова песни.
«Сиди, сиди, Ящер,
— В ореховом кусте,
— Грызи, грызи, Ящер,
— Каленые ядра!
— Дам тебе, Ящер,
— Красную девку,
— Алую ленту!»
Пел он со странным присвистом, шепелявя, так что получалось: «Сш-шиди сш-ш-шиди Ящ-щ-ще-ер».
Облизнув пересохшие губы, Игорь тихонько позвал:
— Андрей. Андрей, это ты?
Андрей повернулся к Игорю вполоборота и улыбнулся:
— Здравствуй, Игорь.
Широко открытые глаза смотрели на Игоря немигающим взглядом, холодным, как февральский ветер. Игорь рассмотрел, что вместо правой половины лица у Андрея зияла огромная рванная рана, будто его стесало об камни при падении, или его обглодал какой-то крупный зверь. Под кровавой кашицей из ошмётков мяса проглядывали кости черепа.