— Вот и наш молодой политологический гений! — воскликнул бородач. — Давно нас ждете?
— Недавно, Аванес, недавно, — вставая и протягивая руку, ответил Георгий.
— Сейчас, конечно же, вы начнете свой обычный дискурс, — не снижая громкости, продолжил человек по имени Аванес. — Вы скажете, что вы не политолог и вовсе не гений…
— Последний тезис сомнителен, — улыбнулся обладатель серого костюма, подавая Георгию руку.
— Перестаньте, Артём, — махнул левой рукой Георгий, правой отвечая на рукопожатие.
— Однако, — усаживаясь за стол, засмеялся Аванес, — вы хотя бы не отрицаете того, что вы молоды.
— Ну, это быстро проходит, — парировал Георгий.
— А вот это трюизм, — поднял вверх палец Аванес, — и, я бы даже сказал, что довод ваш демагогический, поскольку… О, да вы зеленый чай пьете, друг мой! Вот, дорогой Артем, что значит человек новой формации! Ничего вредного!
— Боюсь вас разочаровать, — сказал Георгий. — Я только что высадил чашку кофе, — он перевел взгляд на Артема. — Причем американского.
— Ну, кофе-то не американский, — махнул сразу обеими руками Артем. — Это название такое, а сам кофе вполне себе эспрессо, разбавленный кипятком.
Официант принес меню, раскрывать которое все дружно отказались. Аванес заказал мокко, а Артем капучино. Подумав, Аванес прибавил к заказу омлет. Георгий попросил минеральной воды с газом. После пятиминутного обсуждения сравнительной характеристики мокко и капучино, бородача наконец вынесло на главную, по его мнению, тему:
— А ведь знаете, друг мой, мы с Артемом вышли сегодня пораньше. Да, именно пораньше. Но мы заспорили по дороге, часто, знаете ли, останавливались, руками эдак размахивали… М-да… А знаете, о чем был спор?
— Догадываюсь, — слегка улыбнулся Георгий.
— Вы в некотором смысле правы, Гера, — закивал головой Артем. — Вам ведь известны наши позиции, так что… Но на сей раз речь шла о вещах, которые, думаю, покажутся свежими, даже вам.
— Вот как? — Георгий приподнял брови.
— Ха! — воскликнул Аванес. — Вот видели циника, а?! Гениальный циник — это, в некотором роде, опасность, не находите?
— Я еще и опасен? — широко заулыбался Георгий.
— Конечно опасны! — подтвердил Аванес. — Этим-то вы и интересны!
И он заржал над собственной шуткой, поддержанный коротким смешком Артема. Аванес же смеялся до слез, как будто ему только что рассказали лучший анекдот в его жизни.
— Так о чем шла речь? — спросил Георгий, когда хохот прекратился.
— О модерне, друг мой, — ответил Аванес. — Именно о модерне. И знаете что? Артем с присущей ему безапелляционностью заявил, что и здесь, понимаете ли, у России нашлось собственное лицо и собственный путь. Вот вы спросите этого милого патриота, что такое, по его мнению, русский модерн. Ну, спросите!
— Советский союз, я думаю, — предположил Георгий.
— О! — всплеснул руками Аванес. — И вы туда же!
— А что тут удивительного? — вступил в разговор Артем. — Гера совершенно верно обозначил место советского периода в истории страны. Этот самый советский период — единственный имеющийся у нас опыт модерна. Это уникальный в своем роде…
— Вот! — Аванес вперил палец в Артема, но смотрел он на Георгия. — Снова уникальность. На этот раз, правда, в точку. Все мы прекрасно знаем уникальность упомянутого нашим коллегой периода отечественной истории. Снова не сиделось нам, не моглось, не шлось очевидным путем, и посему отправились мы, как всегда, путем уникальным. А теперь этот черный отрезок времени еще и модерн. Разумеется, уникальный!
— Но послушайте, — протестующе взмахнул рукой Артем. — Разве в данном конкретном определении… Разве даст вам что-нибудь отрицание наличия… А! — Артем отвернулся от Аванеса и посмотрел на Георгия. — Вот вы скажите мне, Гера, разве в самом принципе самобытности есть нечто, противоречащее здравому смыслу или, на худой конец, общечеловеческому пониманию основополагающих… Ну, я не знаю…
— Не знаете — это точно, — довольно улыбнулся Аванес.
— Самобытность, как мне кажется, — это не принцип, — пожал плечами Георгий. — Она или есть, или ее нет.
— И у России ее нет? — задал прямой вопрос Артем.
— Есть, — ответил Георгий. — И здравому смыслу это не противоречит.
— Только знаете, что я вам скажу, друзья мои? — вскинулся Аванес. — Провозглашение самобытности само по себе совсем, знаете ли, не самобытно. Все, что сделано значимого в человеческой истории, идет от личного, через национальное к универсальному.
— Брокгауз и Эфрон, — ввернул Георгий.
— Возможно, — немедленно откликнулся Аванес.